Дело «пастора» - Монтер Поль

Клод, продолжая ворчать, чиркнул ответ.

«Пока не решил. А вы?»

«Если до конца месяца не будет новой жертвы, с радостью положу дело в папку нераскрытых преступлений. Приказ о моём переводе в Париж уже подписан».

«Желаю вам удачи на новом месте».

Пьер улыбнулся и, подмигнув, опустил лист с перепиской в машинку для резки бумаг.

Если до этого момента Фонтен в порыве благодарности за помощь собирался выложить напарнику всё, что успел узнать по делу, то теперь передумал. К чему? Совари даже не станет сообщать об этом начальству, иначе ему придётся продолжать расследование. Ну хорошо, может, это к лучшему. Если Пьер плюнул на поиски, это его дело. Теперь Клод получил ещё больше свободы действий. И не собирается отступать. Он найдёт и Пастора, и того, кто пристукнул сутенёра. В конце концов, он продвинулся гораздо дальше, чем в паре с Совари. Выйдя на бульвар, он вновь закурил и присел на скамейку, потирая колено. Чёрт возьми! А ведь Пьер ничего и не делал! Ну да, точно! Кто ему мешал ещё раньше как следует поговорить с ребятами из студии, а не ограничиваться формальным протоколом допроса? И выйти на портниху, а от неё на загадочного кюре. Аккуратно расспросить девчонок мотеля и узнать о фургоне с царапиной на борту. Клод замер. Как же он сразу не догадался, что напарник изначально не собирался ничего делать?! Ну да, он же сам говорил, что слышал о Пасторе и раньше, и прекрасно знал, что его бывшие коллеги, зайдя в тупик, попросту опустили руки. Ну и дела! Даже доктор Легран открыто говорил, что дело пропащее и Совари постарается избавиться от него любым способом. Ну что же, если маститые детективы вообразили, что Пастор неуловим, стажёр Клод Фонтен постарается разубедить их в этом. Встав со скамьи, он усмехнулся. Возможно, он слишком самонадеян, но почему бы и не рискнуть? И Клод загадал, если у него всё получится, он останется в полиции, если нет, то уйдёт.

Он не стал посвящать сестру в подробности и просто сказал, что она может помочь в расследовании. Глаза Лизы вспыхнули от восторга.

— Ну вот, Кнопка, а теперь бери телефон и зачитай текст, который я тебе напишу. И постарайся говорить серьёзным деловым тоном. Учти, я на тебя рассчитываю.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Оставив бесплодные попытки убедить страхового инспектора, молодой человек воспользовался предложением приятеля и временно стал обладателем тёмно-серой ауди. Аккуратно припарковавшись возле госпиталя, он взглянул в зеркало. Усмехнувшись, он надел очки с круглыми стёклами и собрал волосы в маленький хвост.

— Могу я увидеть Гюстава Трюбло? Его должны были предупредить о моём визите, — обратился он к медсестре.

— Месье сейчас на прогулке, вы сможете найти его в беседке, — кивнула женщина.

Увидев бывшего священника, как называла его мадам портниха, азарт Клода мигом прошёл. Трюбло оказался тщедушным старичком ниже среднего роста. Понятно, что он физически не смог бы совладать с молодой и здоровой девицей. Даже если предположить, что она обездвижена снотворным. Он не смог бы ни поднять тело, ни вытащить его из машины. Но делать нечего. Хотя… таинственный кюре вполне может рассказать что-то интересное. Уж, наверное, если кто-то из его бывших коллег спятил, то информация уже стоит потраченного времени.

— Добрый день, месье. Вас должны были предупредить о моём визите.

— Да-да, мне звонила мадемуазель с кафедры университета. Хотя признаюсь, я мало что понял. Но с радостью побеседую с вами. Мои соседи по палате милые люди, но они озабочены своими болезнями, и мне приятнее поговорить о чём-то другом.

— Благодарю вас! Видите ли, я пишу дипломную работу по психологии. Моя тема фанатизм. В том числе религиозный. О, простите, я не спросил, как вы себя чувствуете?

— Чувствую я себя вполне сносно как любой старик, который отжил своё, но доктора убеждают, что ещё пара таблеток и уколов смогут привести меня в божеский вид. Если не возражаете, то я хотел бы прогуляться по аллее. Мне ужасно надоело сидеть в беседке, но сам я могу доковылять только до неё.

Клод улыбнулся и вскоре вернулся с коляской. Он заботливо помог старику поудобней устроиться. Стажёр сам не заметил, в какой момент кюре Гюстав вызвал у него чувство искренней симпатии. Колёса плавно покатились по дорожке, слегка поскрипывая на мелком гравии.

— Стало быть, вы будущий психолог, юноша. И чем же вызван ваш интерес к моей персоне?

— Я немного знаком с мадам Виктуар, портнихой, и от неё услышал, что раньше вы служили в сане священника. Меня это заинтересовало. Заранее прошу прощения, если вопросы покажутся бестактными. Почему вы оставили службу? Это разочарование выбором или…

— Нет, Клод, я вовсе не разочарован. Просто Господь послал мне испытания, которые я не смог принять со смирением. А разве можно наставлять на путь истинный других, когда сам начинаешь сомневаться? Это дурно по отношению к прихожанам, и тем более к Отцу Небесному.

— Наверное, это очень сложный выбор?

— Несомненно, он дался мне нелегко.

— Скажите, месье, ведь, наверное, среди ваших… хм… коллег, наверняка встречаются люди со слишком фанатичным отношением к своей профессии.

— Господь с вами! Вера и фанатизм — совершенно разные вещи! Скажу вам откровенно, религиозные фанатики вызывают у меня страх.

— А вам приходилось встречать таких? Видите ли, я слышал о преступлении, которое наводит на мысль, что преступник достаточно религиозен.

— Ах, юноша, сама постановка фразы ужасна. Вера и преступление несовместимы.

— Но вы же сами упомянули, что религиозные фанатики существуют. К примеру, ваш коллега в силу болезни повредился в уме и возомнил себя кем-то большим, чем слуга Господа.

— Ну, с таким же успехом такая беда может приключиться и с человеком любой другой профессии, — пожал плечами старик.

— Да, но не каждый, совершая преступление, будет придавать жертве вид кающейся Марии Магдалины.

— Святой Франциск! Так вы о кошмарных историях, которыми пестрят все заголовки газет? О, месье Фонтен, меня, как и любого человека, искренне возмущает и сам факт убийства, и, конечно же, такое глумление над телами. Мне только непонятно, почему вы обратились именно ко мне? Я оставил службу более десяти назад. И о жизни своих братьев ничего не знаю. Но могу сказать одно: преступник ровным счётом не имеет никакого отношения к священнослужителям, — решительно добавил Трюбло.

— Почему вы так уверены, месье?

— Видите ли, Клод, даже кюре из глухой деревушки всегда на виду. И представьте себе, у нас, как и у любого сотрудника, есть начальство. Если выражаться простым языком. Любые странности были бы замечены незамедлительно. Согласитесь, что душевно неуравновешенный человек, одержимый фанатик так или иначе выдаст себя хотя бы во время чтения проповеди. Я не психиатр, но если преступник зациклен на какой-то идее, он бессознательно будет делать упор на неё.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, посудите сами, если человек озабочен борьбой с воровством, он непременно будет поминать этот грех чаще, чем остальные и уделять обличительной речи гораздо больше времени. Если его манера произносить проповедь монотонна, то, поминая воришек, он станет повышать голос, возможно, его взгляд станет более ярким, кровь прихлынет к лицу.

— Месье Гюстав! А вы напрасно не подались в медицину! — воскликнул Фонтен. — Пожалуй, дипломированный психиатр не смог бы так точно подметить такие вещи. Но, увы, я не могу себе позволить посетить все мессы в радиусе двадцати миль от Обани.

— Ах вот чем вызван ваш приход ко мне, — рассмеялся старик и тотчас согнулся в приступе кашля. Отдышавшись, он серьёзно взглянул на собеседника и покачал головой.

— Раньше я жил и служил в деревне неподалёку от Монпелье. Приход был скромным, и, конечно же, я прекрасно знал всех прихожан. Кто-то посещал службы только по праздникам, кто-то каждое воскресение с интересом слушал проповеди, кто-то считал, что можно обойтись только парочкой самых знаковых таинств вроде крещения или венчанья. И среди них была семья, которая, возможно, заинтересовала бы вас именно как будущего психолога. Глава семьи был самым верным и активным прихожанином. Впрочем, вся семья исправно посещала службы. Помнится, как-то зимой его младший сынишка здорово простудился, я был крайне удивлён, когда увидел его на проповеди. У него был жар, и в конце службы он вовсе потерял сознание. Я мягко укорил родителей, что они привели мальчика в таком состоянии, но вы не поверите, и мать и отец синхронно заявили, что любая хворь — не причина отказаться от посещения дома Божия. Тем более что слово пастыря куда действеннее, чем лекарства. Когда заболела мать, повторилось то же самое. Представьте, Клод, это было в шестидесятых, и медицина уже обладала достаточными возможностями, но женщина категорически отказалась лежать в больнице. И получила полное одобрение мужа. Уход за ней почти целиком пришёлся на старшую дочку, ведь муж работал, а сын был слишком мал. Я навещал её и каждый раз уходил с тягостным чувством. Словно стучусь в закрытую дверь. По-всякому я увещевал бедняжку лечь в клинику, но она отказывалась и даже возмущалась, что я, служитель церкви, и оказался таким маловерным. К беседе тотчас подключался её супруг, доказывая, что грех избавляться от мук, которые посланы самим Господом. Верите ли, Фонтен, эта семья своим фанатизмом и упрямством могла бы сделать атеистом даже Папу Римского. Испытывая очередной приступ боли, женщина складывала на груди руки и, стиснув зубы, слушала, как муж читает псалмы. Обстановка была ужасно гнетущая. Мне искренне было жаль ребятишек. Девочка-подросток явно и сама тяготилась происходящим. А вот мальчик, симпатичный и смышлёный парнишка, явно был на стороне отца и буквально смотрел ему в рот.