Кирилл Казанцев - Роман строгого режима
Удар по голове он проворонил – такое ощущение, что разрубили до пояса! Фактически били чем-то щадящим – возможно, резиновой милицейской дубинкой, но сила удара была такая, что дух выбило начисто. Он свалился как подкошенный…
А когда очнулся, вокруг него бушевало пламя! Дом горел! Хотя, возможно, и не дом, а только верхний этаж! Или комната, в которой он лежал… Сильный запах бензина, нос щипало от гари, дышать было трудно. Он мог бы не очнуться, но надо, раз взялся! Он сопротивлялся разламывающей головной боли, заставлял немеющие члены совершать хоть какую-то работу! Взгромоздился на колени, полностью дезориентированный, пытался различить хоть что-то. Горели обои на стенах, жаркое пламя сжирало занавески на окнах. Пылала постель, тумбочка у входа, корчились, превращаясь во что-то жалкое, алые розы — вот уж воистину, беззащитны шипы… Он заорал от страха и безысходности, когда увидел свою Лиду! Она лежала под кроватью, ничком, разбросав босые ноги. Видать, хорошенько ее швырнули — распались полы халата с солнышками, и такое впечатление, что ее укрыли этим халатом. Она не шевелилась. Он отчаянно взревел — огонь уже добрался до его любимой, уже потрескивали волосы, превращаясь в пепел, жар от пола опалял голову. Пламя слизывало краску с пола, уже добралось до лица… Он что-то выл, матерился, оттаскивал девушку за ноги, совершал в густом дыму кучу нужных и ненужных движений. Он задержал дыхание, вытащил ее на пятачок посреди комнаты, еще не охваченный огнем, сорвал с себя куртку, стал сбивать с нее пламя. Перевернул на спину, отшатнулся, не веря своим глазам. Такого не может быть! Лицо у девушки превратилось в черную коросту, это не лицо его Лиды! Какие-то жженые сегменты, пузырилась и сворачивалась кожа, обгорели ресницы, пропали с такой тщательностью выщипанные брови…
Он выл, как волк в безоблачную ночь. Он не замечал, что уже и сам, надышавшись дыма, готов убраться в мир иной, отовсюду подкрадывается огонь… И вдруг она издала мучительный стон, дернулись опаленные веки! Жива! Он чуть не задохнулся. Ну уж хрен, не дождутся, он ее отсюда вытащит, пусть только не вылечат его любимую! Он поднял ее с пола вместе со своей курткой, прижал к себе, укутал курткой голову и бросился в узкий проем между занимающимися косяками…
Он спас свою ношу, но сам обжегся в нескольких местах — что было не смертельно и пока не больно. По лестнице они сползали, сил передвигаться не было. Первый этаж еще не горел, но гари и пепла здесь было хоть отбавляй. Где родители, черт возьми! Им плевать, что горит их дом, что их дочь получила страшные ожоги? Хорошо у Лехи в голове перекосилось, он не понимал элементарных вещей. А понял, лишь когда волок стонущую Лиду через гостиную и запнулся о мертвое тело. Видимость на первом этаже еще сохранялась. На него смотрели мертвые глаза Виктора Петровича! Он лежал на спине, в напряженной позе, лицо такое, словно его рвало, а рот при этом открыть не мог. Живот был вспорот и превратился в месиво — депутату нанесли не меньше десятка ударов ножом. Рядом с креслом лежала Галина Игоревна — на боку, разбросав картинно ноги. Несусветный страх в глазах — успела натерпеться, прежде чем ей тоже вспороли живот и умертвили…
Леха уже не мог держаться на ногах. Мутило со страшной силой. Теперь он понял, что за аура (или что там это было) окружала несостоявшихся родственников, когда он посетил их смиренную обитель. Как это можно выразить? Надкусала смерть? Он опустился на колени, передохнул, обнял свою девушку покрепче, грузно побежал к выходу…
Когда он вывалился на улицу, уже завывала сирена пожарной машины – зарево прекрасно просматривалось с любой точки, а соответствующий номер никто не отменял… На улице толпились люди, что-то кричали. Когда из дома выпал человек с тяжелой ношей, крики усилились, кто-то бежал на помощь. Оставшись без ноши на руках, Леха закачался, его подхватили, потащили на улицу. Он свалился мертвым грузом на обочине, лишился чувств…
События неслись, опережая логику и здравый смысл. Прибывшие пожарные залили второй этаж горящего дома водой, и вниз огонь не перекинулся. Над улицей Озерная воцарилась плотная завеса гари. Люди перешептывались, слухи росли как снежный ком. Прибыла следственная группа из управления внутренних дел, опера и медэксперты приступили к работе. Едва живую Лиду увезли в больницу, где срочно прооперировали, обнаружив помимо обширных ожогов проникающее ножевое ранение в брюшной полости. Девушка ослепла, не могла говорить, ее лицо превратилось во что-то жуткое. Но она была жива! Лежала в палате реанимации, вся замотанная бинтами, представляя жалкое зрелище, и поднятые по «тревоге» врачи озадаченно чесали затылки. Как лечить и с чего начинать? Попутно выяснилось, что, кроме погибших отца с матерью, у Лиды на всем белом свете нет родных. Ни бабушек с дедушками, ни тетушек с дядюшками — первые давно скончались, вторых никогда и не было. Имелась крестная где-то в Омске, но до нее не смогли дозвониться. Алексей Корчагин, едва очнулся на обочине, помчался в больницу, бился в двери операционной, реанимации, нещадно нервируя охрану и персонал. Он угрожал, умолял, сквернословил, всячески просил пропустить его к пострадавшей. Он не будет мешать, он просто побудет рядом, он может даже халат надеть! Потом он сделался белым, как привидение, зашатался, рухнул посреди коридора, и врач, которого вызвала испуганная медсестра, обнаружил, что парню тоже досталось. Леху отвезли в палату, смазали ожоги, перевязали голову. Потом вкатили болезненный укол и усыпили.
Утром он очнулся практически здоровым. Срывал с себя бинты, порывался бежать в соседнее крыло, где была палата реанимации. Но только он выполз в коридор, посылая по всей парадигме скандальную медсестру, как произошло еще одно эпохальное событие. В больничном коридоре объявились люди в милицейской форме — с постными минами и при оружии. Он лично их не знал, но, в принципе, физиономии были знакомыми. Его, оторопевшего, подхватили под локти.
— Корчагин? — угрюмо вымолвил моложавый старший сержант, отводя глаза.
— Ну, — не понял Леха.
— Ты задержан. По обвинению в убийстве семьи депутата Холодова, нанесении увечий их дочери и поджоге дома.
— Охренели? — только и вымолвил остолбеневший Леха. — Пацаны, это прикол такой? Так сейчас, знаете ли, не время… — и задергался, когда ему заломили руки и на запястьях защелкнулись браслеты.
Снова навалился какой-то ядовитый туман. Его волокли в милицейскую машину, которую подогнали к входу в больницу, никто не справился, как он себя чувствует (а чувствовал себя Леха неважно). Его утрамбовали в зарешеченный отсек, по дороге разговорами не развлекали, хотя Леха активно напрашивался на беседу, орал, сквернословил, пытался выломать решетку…
Изолятор временного содержания располагался на южной окраине городка, невдалеке от благоухающей свалки. Его протащили бетонными коридорами, загрузили в одиночную камеру, размерами не превышающую купе. Особо не били, свои как-никак, неловкая ситуация.
— С прибытием, приятель, — проворчал контролер в буро-зеленой униформе. — По ходу наденут на тебя ярмо, и придется тебе его тащить. Ты уж, это, извиняй за временные неудобства.
Клацнули «тормоза» — как величают на зоне острожные запоры. Леха растерянно уставился на тесную клетушку, на пожелтевшую от старости парашу, занимающую треть ее объема, на неуклюжие нары, прикрученные к полу. Чушь какая-то… И вдруг прозрел, это не розыгрыш, не понарошку! Какого черта, это ошибка! Он не может тут находиться! Он должен быть рядом с Лидой! Он должен разобраться с негодяями, убившими ее родителей и поджегшими дом! Он прекрасно знает, кто это сделал!
— Вы что, с ума посходили?! — взревел в порыве страсти Леха, бросился к решетке и принялся ее трясти — Отпирайте, черти! Я никого не убивал! Вы что, травы обкурились всем управлением?!
И вновь он выходил из себя, бился в припадке, взывал к Господу и той-то матери! Потом сорвал голос, рухнул на нары, таращился в потолок, в бессилии сжимая кулаки. Как его могут обвинить в убийстве?! Это же нелепица для любого здравомыслящего человека! Он любит Лиду, об этом знает весь поселок, зачем ему убивать ее родителей?! Временами он вскакивал, разражался криками. Из соседних камер орали, чтобы он прекращал этот концерт. Кто-то «мудрый» посоветовал прокуренным баритоном — мол, парень, от того, что ты надрываешься, тебе точно легче не станет. Скажи спасибо, что сунули в одиночку, а то бы дружный коллектив урезонил тебя словом и делом…
Леха выдохся. Иногда он вскакивал, метался по камере, как волк по клетке, — шаг вперед, шаг назад. Потом забылся тревожным сном на жестком матрасе. Очнулся, конвоиры притащили что-то поесть, опять забылся…
Такое ощущение, что про него забыли. Но умом он понимал, что это не так. Прозрел еще глубже — менты по указке готовят почву, чтобы упечь его на долгий срок…
