Владислав Куликов - Братство обреченных
Утром — то была пятница — ровно в девять Куравлев пришел на конспиративную квартиру. В курилке уже сидели несколько человек. Геннадий присоединился к ним.
— Как дела? — поприветствовал его один из коллег.
— Отлично, — с улыбкой ответил Куравлев.
Коллега пристально посмотрел на него и с удивлением спросил:
— Ты что, не пил вчера?
— Нет. — Геннадий пожал плечами. — А надо было?
— У Бори же дочь родилась. Он проставлялся. Тебя разве не было?
— Да я недолго там сидел.
— Тогда ясно, почему отлично. А у меня башка, блин, раскалывается. По-моему, водку взял паленую. Врет, что на ликерку ездил.
— Да нет, водка с ликерки. Точно говорю.
— Что же тогда башка так трещит?
— Так, может, тебя булочка сгубила? — Куравлев рассмеялся.
— Какая булочка?
— Знаешь такой анекдот: мужик приходит и выпивает пять рюмок без закуски. Ему говорят: ты бы хоть закусил, вот булочка. Он выпивает еще рюмку, закусывает, и тут ему становится плохо. «Видишь, что твоя булочка наделала!» — говорит он бармену.
К курилке подошел начальник подразделения. Все встали.
— Куравлев, садись в машину, — затем он назвал еще несколько фамилий.
Офицеры сели в «уазик», который привез их к областному управлению ФСБ. По одному и с черного входа (поскольку они были негласным составом) их провели в здание. Там в следственном отделе у них (в который раз!) взяли отпечатки пальцев.
— Вам надо съездить в прокуратуру области, — сказал затем начальник следственного отдела УФСБ. — У Финикова есть пара вопросов.
Эту фамилию разведчики прекрасно знали. Следователь по особо важным делам Дмитрий Фиников расследовал убийство Шилкина.
— Поехали, — сказал шеф.
В областной прокуратуре разведчики стали по одному заходить в кабинет Финикова.
— Вы знали, где Шилкин хранил деньги? — спросил следователь у Куравлева.
— В сейфе. — Геннадий пожал плечами. — Ведь их оттуда достали.
— А до убийства знали, что деньги лежат в сейфе?
— Ну можно было предположить. — Куравлев почесал затылок.
— Вы делили один сейф на двоих, так?
— Да.
— Вы видели, что лежало на полках у Шилкина?
— Нет. У нас же были разные отделения. У него — верхнее. У меня — нижнее. Каждое закрывалось на отдельный замок. Так что я не мог заглянуть к нему. А он — ко мне.
— То есть деньги вы не видели?
— Нет.
— Распишитесь в протоколе. И еще, вот постановление об обыске у вас дома. Сейчас вам надо будет туда проехать с нашими сотрудниками…
Домой Куравлева отвезли на милицейской машине. В подъезде их уже ждали человек десять. Понятыми были студенты юридического института, которые проходили практику в милиции. А сам обыск проводили сотрудники уголовного розыска. Дети сидели, забившись в угол, и испуганно таращили глаза. Побледневшая жена ходила вслед за сыщиками, показывая, где что лежит.
Чужие люди топтали полы своими грязными ботинками. Вытряхивали из шкафов одежду. Переворачивали мебель. Куравлев молча наблюдал.
Самое страшное, самое унизительное, что может испытать мужчина в жизни, — это чувство обреченности, когда бессилен он защитить свою семью… Ужас погасил все чувства. Обреченность холодной хваткой стиснула грудь. И это было хуже чем смерть.
Потому что смерть можно принять, как подобает мужчине. А обреченность — нельзя. Она опустошает душу…
— Надо будет еще раз проехать в прокуратуру, — сказал человек, который привез Куравлева.
— Хорошо, — на автомате произнес Геннадий.
В прокуратуре Куравлева вновь допросил Фиников.
— В чем вы были в день убийства Шилкина?
— Сейчас трудно вспомнить, это же было год назад.
— Постарайтесь вспомнить.
— Куртка кожаная. Костюм…
— Какой именно?
— У меня всего один костюм.
— Вы покупали в этом году новый костюм?
— Нет.
— А обувь?
— Что — обувь?
— В чем вы были обуты?
— А какое это имеет значение? Я не совсем понимаю…
— Вам ничего и не надо понимать. Я должен задать эти вопросы, вы должны ответить. Вот и все, — равнодушно произнес следователь. — Мы проверяем все детали. Точно такие же вопросы задаем вашим коллегам. Или у вас есть какие-то секреты?
— Нет.
— Прекрасно. Так что там насчет обуви?
— На мне были ботинки.
— Какие?
— Обычные. Черные. Наше производство.
— Где они сейчас?
— Дома. В прихожей стоят.
Когда Куравлев возвращался из прокуратуры домой, то заметил за собой хвост. Две подозрительные личности топтались на остановке. Что-то заставило Геннадия обратить внимание именно на них, хотя был час пик и тьма народу ожидала автобус. Куравлев сел на лавочку. Закурил. Со стороны все выглядело естественно: человек глубоко задумался о чем-то своем. В принципе так оно и было. Но при этом Геннадий незаметно осмотрелся и запомнил всех, кто находился вокруг. Постепенно липа менялись. Одни уезжали, другие подходили. Но когда автобусные номера замкнули круг, эти двое остались стоять.
«Значит, ждут не автобус, а меня», — подумал Куравлев. Он много лет работал в наружке и прекрасно знал ее законы. Шпики были не из его подразделения. «Незнакомые. Значит, милицейские…» — мелькнуло у Геннадия. И еще он отметил, как быстро произошел в его голове переворот. Ни один офицер оперативно-поискового отделения не сказал бы про группу наружного наблюдения: «шпики». Так обычно говорят «объекты», то есть те, кого «ведут». Раньше Куравлев был среди «ведущих». Теперь же он неожиданно стал «объектом».
— Хрен с ним, — вслух произнес Геннадий, резко встал и бросил окурок в урну. К остановке подошел нужный ему автобус.
Ни единым намеком он не показал соглядатаям, что те обнаружены. Впрочем, и скрываться от хвоста не стал. Зачем? Если бригада наружки заметит, что объект дергается (например, выглядывает из-за угла, бегает, ведет себя неестественно), то наблюдение будет сразу же прекращено. Возобновится оно чуть позже и в другом месте. Так, чтобы объект ничего не заметил.
Конечно, Куравлев мог грамотно уйти от хвоста: все выглядело бы случайностью. Мол, агенты чуть подрастерялись, вот и упустили. Но смысла «теряться» не было. Ведь он все равно шел домой. А там, можно не сомневаться, уже ждал другой пост.
В своей квартире Геннадий еще застал сыщиков, которые как раз заканчивали обыск. Они паковали изъятые вещи в большие баулы. Понятые помогали. Увидев вернувшегося хозяина, сыщики вежливо попросили его раздеться и забрали одежду, в которой он вернулся из прокуратуры…
— Вы его голым оставили, — всплеснула руками жена.
— Не волнуйтесь, распишитесь здесь, — сотрудник следственной бригады, сидевший за кухонным столом, показал протокол.
Когда все ушли, Геннадий помог жене навести порядок. О произошедшем они не проронили ни слова. Лишь изредка супруга бросала короткие фразы, мол, положи туда, подними это, давай сюда…
— Папа, а эти дяди больше не придут? — спросила дочка, трогательно прижавшись к ноге Геннадия.
Он погладил ее по голове.
— Не волнуйся, все будет хорошо…
— В чем ты на работу в понедельник пойдешь? — устало спросила жена. — Они почти все забрали.
— Мне в понедельник снова в прокуратуру, — ответил он.
В кармане у Геннадия лежала повестка, которую следователь выписал перед тем, как его отпустить.
— Зачем? — Жена посмотрела на него.
— Не знаю, — пожал он плечами.
Впереди было два выходных…
В детстве два дня казались Геннадию вечностью. Время для него ползло от завтрака к обеду. Затем также неторопливо, чуть ли не вразвалочку, тянулось до ужина. Прожить день для ребенка — все равно что пройти долгий и трудный путь.
«Скорей бы стать взрослым! — твердил Генка. — Неужели это детство никогда не кончится? Как я устал быть маленьким!»
В военном училище он стал замечать, что время немного ускорилось. Оно, конечно, ползло. Но уже не «завтрак — обед — ужин», а «утро — вечер». В понедельник, да что там в понедельник, даже утром в среду выходные казались лишь узкой полоской на горизонте. Ни доплыть до них, ни догрести! Отпуск в конце семестра и вовсе скрывался за океаном времени.
Чтобы хоть как-то ускорить свою жизнь, курсант Куравлев придумал мерить время… яйцами. На завтрак в среду и в воскресенье курсантам подавали вдобавок к обычному рациону по два вареных куриных яйца. Это почиталось за деликатес. Утром в среду, намазывая желток на бутерброд с маслом, Геннадий мысленно говорил: «Половину недели почти прожил. Скоро — выходные». А в воскресенье: «Слава богу, дожил! Сегодня отосплюсь!» Именно за это Геннадий любил утро среды и утро воскресенья и ждал именно их…
Но когда ему минуло двадцать лет, дни побежали паровозиком. Дожить до выходных уже не являлось проблемой. Но вместе с тяжелыми рабочими днями так же бежали и легкие выходные (а может — еще быстрей).
