Аркадий Адамов - Черная моль (сборник)
– Много больно знать хочешь, – по привычке отрезала Жерехова, но тут же торопливо добавила: – Заболела, вот и все. Ну и… ночь не спала.
– А зачем пришла? Врача надо было вызвать.
– Иди ты со своим врачом!…
Жерехова зло сверкнула глазами и, закусив губу, отвернулась.
Но от Дробышева не так-то легко было отделаться. Это был, пожалуй, единственный человек на фабрике, на которого совершенно не действовала манера Жереховой разговаривать с людьми. И в тот момент Дробышев не разозлился и не обиделся. В прошлом кадровый строевой офицер, он умел разговаривать с самыми разными людьми, которых судьба забрасывала в его подразделение, инстинктом угадывая тот единственно верный тон, который надо было принять в таком разговоре.
Невысокий, худощавый, в офицерской шинели без погонов и до блеска начищенных сапогах, он невозмутимо посмотрел на Жерехову и подчеркнуто сухо произнес:
– На работу тебе идти нельзя. А будешь ругаться…
Жерехова резко обернулась, и Дробышев увидел на ее глазах слезы. Сделав над собой усилие, она хрипло проговорила:
– Не буду я ругаться. Сама пойду к главному инженеру. Для этого только и явилась… больная. Понятно тебе?
– Понятно, – кивнул головой Дробышев. – Иди. Только не сворачивай.
Жерехова с непонятным испугом посмотрела на него и, не говоря ни слова, торопливо зашагала прочь.
Она дошла до кабинета Плышевского и без стука толкнула обитую клеенкой тяжелую дверь.
Плышевский был один. Как всегда щеголеватый, подтянутый, он небрежно проглядывал бумаги, насвистывая какой-то бравурный мотивчик.
Услыхав звук открываемой двери, он поднял голову, и в тот же момент с его вытянутого, костистого лица сбежала безмятежная улыбка, глаза под стеклами очков тревожно блеснули.
– О-о! Явление прямо с того света, – усмехнулся он. – Что с тобой, дорогуша? Заболела?
Жерехова, тяжело ступая, подошла к столу и почти упала в кресло. На ее широком, дряблом лице с темными кругами под глазами проступила на миг жалкая усмешка, но тут же уголки сухих губ стали вдруг подергиваться задрожал подбородок.
– Все, – почти выдохнула она. – Нету больше моченьки. Так ночью и решила: или руки на себя наложу, или… – Она с мольбой посмотрела на Плышевского. – Отпусти… Слышишь, отпусти ты меня…
– Я тебя не держу, Мария Павловна, – пожал плечами Плышевский. – Только…
– Ведь кем стала? – лихорадочно перебила его Жерехова. – Зверем, сущим зверем через все это стала. И рядом тоже зверя вырастила. Вот, смотри!…
Торопясь, она расстегнула дрожащими пальцами пальто и судорожно рванула у шеи кофточку, обнажив плечо, на котором растекся фиолетовый, с желтыми подпалинами синяк.
– Видел? Бил он меня сегодня! Денег требовал. А я… что я…
– Закройся, – брезгливо произнес Плышевский, нервным движением доставая папиросу. – О сыне твоем наслышан. По нем давно тюрьма плачет.
Жерехова тяжело навалилась на стол и свистящим шепотом произнесла:
– По нас она плачет.
– Ну, знаешь…
Жерехова, не дав ему договорить, умоляюще протянула через стол руки и сказала:
– Никому… Никому ни словечка не скажу. Клещами раскаленными не вытянут. Только кончим, давай кончим все это… Силушки нет терпеть… всю душу истерзала себе…
– Ты просто больна, Мария Павловна, – с досадой произнес Плышевский.
Отшвырнув незажженную папиросу, он поднялся, подошел к двери и плотнее прикрыл ее.
– Сама не знаешь, что говоришь, – раздраженно докончил он.
Жерехова всем корпусом повернулась к нему и вдруг тяжело осела на пол.
– Отпусти… Бросим…
– Брось лучше мелодраму тут мне устраивать, – злобно ответил Плышевский. – Сейчас же встань!
Но Жерехова, уткнувшись лицом в пыльную ковровую дорожку, глухо, надрывно зарыдала.
Плышевский растерянно огляделся по сторонам, потом, спохватившись, запер дверь на ключ и, подбежав к маленькому столику в углу кабинета, торопливо схватил графин с водой.
Но в этот момент за его спиной раздался пронзительный крик:
– О-ой!… Ой, умираю!… Ой-ой!…
И Жерехова судорожно схватилась обеими руками за грудь.
Плышевский метнулся к двери и, повернув ключ, крикнул секретарю:
– Живо врача! Скорее, черт вас подери!…
Последнее, что слышала Жерехова, это лихорадочный шепот Плышевского:
– Помни, никому ни слова! Все бросим…
Сознание возвращалось медленно. Сначала возник лишь неясный, монотонный шум, потом стали выделяться отдельные звуки; очень далекие, они постепенно приближались и начинали обретать смысл. Перед глазами проступила темная, дрожащая сетка, она все светлела и светлела. Жерехова чувствовала, что если она сейчас откроет глаза, то все увидит, все поймет, но открывать глаза не было сил, и потом было почему-то страшно.
Среди доносившихся звуков она различала два человеческих голоса.
– Значит, опасность миновала, доктор? – спросил один из них, молодой и встревоженный.
– Особой опасности и не было, – ответил второй голос, спокойный и очень солидный. – Со стороны сердца, в общем, все в порядке. Нервное потрясение. Через несколько дней на работу пойдет.
– На работу ей так скоро идти нельзя, – возразил первый голос.
«Правильно, – подумала Жерехова. – Нельзя мне туда».
Это была ее первая мысль, а за ней уже понеслись другие мысли, обрывочные, лихорадочные, торопливые: «В больницу угодила… После той ночи… Из его кабинета… Там и грохнулась… Обещал все кончить… А туда мне нельзя, нет… Вот так бы лежать и лежать!…»
И она опять со страхом прислушалась.
– Тут вот с фабрики ее проведать хотели, а вы, говорят, не разрешили, – продолжал солидный голос. – Ну пока-то, естественно, незачем было, а сегодня или завтра…
– Ни сегодня, ни завтра, доктор, – твердо перебил его молодой. – Это приезжал их главный инженер. Его визит только ухудшит состояние больной.
– Вот как? Ну, вам, конечно, виднее.
«Это почему же ему виднее? – настороженно подумала Жерехова. – А, тот, значит, приезжал… Хорошо, что его не пускают ко мне. Выходит, молодому спасибо сказать надо…» Она чуть-чуть приоткрыла глаза.
Около кровати стояли два человека в белых халатах. Один из них был среднего роста, очень полный, с седой головой и черными лохматыми бровями на румяном лице. Из кармана отутюженного до блеска халата высовывались резиновые трубочки и металлическая дужка стетоскопа. Второй человек был значительно выше ростом, худощавый, с узким лицом, белокурые волосы аккуратно причесаны на пробор; большие серые глаза смотрели внимательно, сосредоточенно, но правый слегка щурился, лукаво и добродушно.
Молодой первый заметил, как задрожали ресницы больной и легкий румянец проступил на щеках. Обращаясь к Жереховой, он весело сказал:
– Смелее, Мария Павловна! Открывайте глаза. Здесь вас никто не обидит. Наоборот, вылечим от всех болезней.
Так началось выздоровление.
Молодой человек, оказавшийся Анатолием Тимофеевичем Зверевым, часто дежурил у кровати Жереховой. Неизменно веселый, он то шуткой, то теплым словом старался приободрить больную. И она с благодарностью принимала его заботу. Но порой лицо ее становилось вдруг напряженным и мрачным, взгляд угасал и сквозь плотно сжатые губы вырывался легкий стон. В такие минуты Анатолий Тимофеевич клал свою прохладную, широкую ладонь на ее руку и строго говорил:
– Не надо пока ни о чем думать, Мария Павловна. Потом, потом поговорим. И все будет хорошо, обещаю вам. Ну, верите?
И Жерехова через силу улыбалась, стараясь прогнать мрачные мысли.
Однажды Анатолий Тимофеевич сказал:
– К вам Плышевский приехал. Пропустить?
В глазах Жереховой мелькнул испуг.
– Не надо.
– Вот и я так думаю, что не надо.
– А вы-то почему так думаете?
– Полагаю, отмучились вы с ним. Сыты небось по горло.
– Это точно, отмучилась.
– Ну вот. И хватит пока об этом.
Другой раз Жерехова сама спросила:
– Да вы откуда? Здесь, что ли, служите?
– Пока здесь, – улыбнулся Зверев.
Через два дня Жерехова начала вставать, прошла головная боль, появился аппетит.
– Все сулитесь поговорить, – укоризненно сказала она Звереву. – А когда же время-то для разговора настанет? Скоро уйду от вас. Опять туда.
Она неопределенно махнула рукой и тяжело вздохнула.
– Время найдем, Мария Павловна. А вот на фабрику сейчас возвращаться не советовал бы.
– А куда же прикажете податься?
– Надо вам уехать на месяц, отдохнуть. Чтоб вздохнули полной грудью, отвлеклись от мыслей всяких.
– Мысли мои всегда при мне останутся. А вернусь, опять то же, – угрюмо ответила Жерехова…
– Нет, не то же. К примеру, кое-кого на прежнем месте, может, уже не найдете.
Жерехова с тревогой посмотрела на Зверева и опустила голову.
– У меня с ними один ответ, – тихо произнесла она.
– Нет, разный. Вы себя уже таким судом судили, который им и не снился. А они… они жизнью своей довольны. И бросать свои дела добровольно, кажется, не намерены. Их заставить надо.
