Аркадий Адамов - Черная моль (сборник)
– Это, кажется, про тебя, Сенька.
– Скажешь! Но я, между прочим, не завидую тому шпиону, который меня вербовать захочет.
– Положим, что и так. Я вот только не пойму, к чему это ты весь разговор завел?
– Чего же тут не понимать? Только шпионы, думаешь, людей вербуют через их недостатки? Нет, брат, я теперь тоже кое-что в жизни узнал.
– Что же ты такое узнал?
– А вот, к примеру, Горюнова возьмем. Что он, по-твоему, сам убийцей стал? Никак нет, не поверю. Подцепили его через пьянство, точно тебе говорю. Или, скажем, Перепелкин тот же…
– Ну, тут еще говорить рано.
– А денежки у него откуда? – ехидно спросил Сенька. – Через эти деньги он и погорит. Помяни мое слово. За красивые глаза ему их давать никто не станет. Или вот Лидка твоя…
– Брось к ней цепляться, последний раз говорю, – хмуро предупредил Клим.
– Ты, часом, уж не собираешься ли сватов засылать?
– Не собираюсь.
– Уф! Прямо гора с плеч! – облегченно вздохнул Сенька. – Ну, а гулять с тобой она не отказывается?
– Отцепись, понял? Лучше перемени пластинку.
– Не доверяешь? Тебе же счастья желаю. А с Лидкой какое будет счастье? Не могу я это выносить спокойно, когда на моих глазах человек в петлю лезет. Слышь, Клим? – Сенька неожиданно понизил голос: – А она тебе больше ничего такого не рассказывала? Ну, там, насчет денег или кого задушить хотела?
– Ничего. Только плачет. И в МУРе ничего не сказала.
– Да ну? А кто там с ней толковал?
– Ярцев.
– А-а, это мужик дельный. Только он не из МУРа.
– Знаю.
– Мы с тобой, Клим, много чего знаем. Как думаешь, почему это нам так доверяют?
– Видят, что честные, вот и доверяют.
– Нет, – убежденно возразил Сенька. – Честных много. А мы с тобой еще и активные. – Он снова оживился. – Вот бы Лидка твоя заговорила, а? Она много чего знает. Неужели ты на нее воздействовать не можешь?
– Не могу, – честно признался Клим. – Пробовал. Одни слезы. Извелась вся. Смотреть на нее – душа переворачивается.
– Сильно запугана, – убежденно заметил Сенька. – На какой-то слабости в характере ее зацепили.
– У тебя все слабости. А, может, на каком горе?
– И это, между прочим, бывает, – авторитетно засвидетельствовал Сенька и неожиданно добавил: – А вообще-то Лидка – девчонка ничего. Вот только переживания у нее всякие. Потому и плачет. А ты, конечно, подхода найти не можешь.
– Ты будто можешь? – буркнул Клим.
– Я-то? Запросто! Случая просто не было. У меня знакомые девчата все почему-то без переживаний. Ну, и потом, конечно, любви у меня нет, – со вздохом сказал Сенька и покровительственным тоном закончил: – Ладно уж. Ты-то хоть сам не переживай. Забот мне с вами, ей-богу… Который час-то?
– Восьмой.
– Ну вот. Пока соберемся, в магазин зайдем, как раз к девяти и приедем. Лида-то будет?
– Должна быть.
…Ребята пришли в общежитие целой компанией. Человек шесть. Карманы у них подозрительно оттопыривались. Из одного предательски выглядывала бутылочная головка. Сенька Долинин тащил под мышкой баян.
Комендант Прасковья Ивановна строго оглядела веселую компанию.
– Не пущу, – объявила она. – Поворачивайте, кавалеры!
– Так мы же на день рождения, – возразил Женя Осокин. – К Тоне Осиповой.
– Ну и что? По инструкции в женское общежитие не велено мужчин пускать, – сурово ответила Прасковья Ивановна. – И еще вон вино несете.
– Все строго рассчитано, – не сдавался Женя, поняв, что отрицать сам факт в целом уже невозможно. – По сто двадцать пять граммов на человека. Только для веселья.
– И даже не говори. Сказала – все. Идите от греха подальше. А еще комсомол… еще это самое… секретарь! – возмущенно закончила Прасковья Ивановна.
– Позвольте, – неожиданно выступил вперед Сенька. – Один вопрос. Ясности что-то не вижу. – Он торжественно вытянул из кармана бутылку с вином. – Это – государственное изделие или частное? Прошу прочитать вот здесь. – Он ткнул пальцем в бутылочную этикетку.
– Читай сам. А мне это ни к чему.
– Извиняюсь. Второй вопрос. Если так, то зачем выпускают? Пятна сводить, компрессы ставить или, скажем, к примеру, пить?
– С умом пить надо. А ваш брат…
– Еще раз извиняюсь. Но вы меня, к примеру, пьяным когда-нибудь видели?
– Я тебя, слава богу, вообще первый раз вижу. А посторонним…
– Ну вот! – радостно объявил Сенька. – А уже оскорбляете. Нехорошо, мамаша. Теперь так. Есть предложение. – Он вынул из кармана комсомольский билет. – Братцы, покажите свои документы этому товарищу. Если мы к двенадцати часам ночи не сможем уйти в силу своего нетрезвого состояния, – все! Звоните завтра в райком. Пусть там нам голову оторвут! Пусть…
Предложение было принято с восторгом, и ребята полезли в карманы.
Прасковья Ивановна растерялась от такого неожиданного оборота разговора.
В этот решающий момент подоспели девушки.
– Прасковья Ивановна, дорогая, милая! – взмолилась Аня. – Ведь день рождения у нас! Ну, подумайте! Если бы у мамы с папой жили… А то тут живем. И вы у нас как будто мать общая. Как же не повеселиться раз в году? Ну, разрешите… Честное слово, все будет в порядке!…
…Вечер удался на славу. Гвоздем ужина оказался Лидочкин винегрет. Смущаясь, поставила она его на стол. Громадное блюдо было любовно украшено.
– Вот, ее рук дело, – торжественно объявила Аня, указав на Лидочку. – Мастерица наша!
– Чудо! – воскликнул Сенька. – На грани фантастики! Заказываю мне на свадьбу точно такой же!
– А что? На такие дела тоже талант надо иметь, – рассудительно произнес Женя Осокин.
Аня Бакланова переглянулась с Верой, и обе посмотрели на Лидочку. Только что весельем и задором блестели ее глаза, но неожиданно на них навернулись слезы. Лидочка низко нагнула голову, судорожно проглотила вдруг подкатившийся к горлу комок, потом вскочила и, ни на кого не глядя, выбежала из комнаты.
На секунду за столом воцарилась тишина, потом все разом заговорили, возбужденно и горячо.
– Стоп, ребята! – воскликнул Сенька. – Здесь случай особый! Клим, догоняй!
Клим поднялся со своего места, сосредоточенный, решительный, и поспешно направился к двери.
– Пир продолжается! – как ни в чем не бывало весело объявил Сенька и обернулся в сторону баяниста: – Музыка, давай, жарь. А лично я, братцы, друга оставить не могу.
– Сенечка, они без тебя объяснятся! – возразила Аня. – Третий лишний.
– Объяснятся, но не в том направлении. Это мы уже знаем…
Сенька выскочил на улицу и огляделся. Зоркий глаз его различил в тени около ворот массивную фигуру Клима и рядом с ним Лидочку. Не раздумывая, Сенька побежал к ним.
– Не могу так жить, не могу! – рыдала Лидочка. – Пусть судят!… Пусть чего хотят делают!…
– Ну, вот ты опять… – бормотал Клим. – А толком ничего и не скажешь…
– Скажет! – запыхавшись, произнес подбежавший Сенька. – Правильно, нельзя так жить. С камнем на душе. Нельзя – и все тут!
Лидочка испуганно подняла на него залитое слезами лицо.
– Скажешь? – напористо переспросил Сенька. – Черт бы их всех там побрал: и Марию твою и этого толстого борова!
Лидочка, онемев от изумления, продолжала смотреть на Сеньку. А он, чувствуя, как в душе поднимается какая-то сладкая, щемящая жалость к этой исстрадавшейся девушке, уже не мог сдержать своего порыва:
– Стойте здесь! Я сейчас!…
Он со всех ног бросился обратно в общежитие и влетел в комнату коменданта.
– Тетя Паша! Который час?
– Ты откуда сорвался? – испуганно спросила Пелагея Ивановна. – Ну, десять.
– А телефон у вас где? Ага, вот он!…
Сенька подскочил к телефону и стал поспешно набирать номер.
– Да что у вас случилось там, господи?
– Что случилось?… В общем… Даже не знаю, как вам сказать… Одним словом… человек сейчас родился!… Новый человек, вот что!… Милиция? – возбужденно спросил он в трубку.
Ошеломленная Пелагея Ивановна смотрела на Сеньку, силясь, по-видимому, решить, кто из них двоих сошел с ума.
– Родился?… Человек?… Так куда же ты звонишь?… И вообще откуда он мог взяться?
А Сенька, не слушая ее, уже кричал в трубку:
– Геннадий Сергеевич? Это я, Сенька! Да, да!… Вы только никуда не уходите, мы сейчас к вам едем!… Кто? Я, Клим и Лида Голубкова. Что?… Как зачем? Она же вам сейчас все расскажет. Что?… На такси едем, ладно… Да! Только спускайтесь вниз, встречайте, а то у меня денег ни копейки!…
С того дня, как у Степана Прокофьевича Андреева побывал нежданный гость из милиции, старик не переставал думать о Жереховой.
Незаметно для него самого подробный рассказ Ярцеву о ней помог Степану Прокофьевичу собрать воедино свои разрозненные, порой случайные наблюдения, и прежнее раздраженное осуждение ее сменилось вдруг беспокойством. И чем больше думал старик о Жереховой, тем это беспокойство становилось острее.
Если разобраться, то что это значит: была хорошей, а стала плохой?
