Андрей Троицкий - Американский брат
Девяткин шел вдоль улицы, по обе стороны – заборы, асфальта нет, дорога грунтовая, неровная. За углом прямо посредине проезжей части возле лужи, схваченной льдом, носом вниз лежал рослый парень в спортивном костюме. В нескольких шагах от него стоял капитал Соломин в куртке с надписью "полиция" на груди. В опущенной руке – пистолет. Девяткин подошел ближе, присел на корточки, перевернул человека на спину, прижал к шее два пальца, – пульса не было. Девяткин выплюнул разжеванные ягоды. Лицо мужчины было перепачкано грязью, белые ровные зубы крепко сжаты, глаза закрыты. На льду лежал какой-то иностранный пистолет.
– Хорошо стреляешь, – сказал Девяткин. – Почему ты никогда не промахиваешься?
Соломин не ответил, он поставил пистолет на предохранитель, сунул его под куртку и сказал:
– Кажется, второй еще жив.
Девяткин открыл калитку и вошел на территорию участка. С другой стороны дома возле крыльца на боку, согнув колени, лежал молодой мужчина. Он был в телогрейке и черной майке с надписью "Элвис жив". Выбегая, он забыл надеть штаны, только трусы и зимние ботинки на босу ногу. Парень получил две пули, одна раздробила ключицу и прошла навылет, второе ранение – слепое, в живот. Он стонал и глотал воздух широко раскрытым ртом, изредка кашлял. Рядом на земле лежал охотничий нож с коротким клинком. Девяткин присел на корточки, проверил карманы раненого, – пусто. Полицейские уже ворвались в дом и сейчас переворачивали там все вверх дном. Подошел капитан Соломин.
– Я вызвал "скорую", – сказан он. – Обещали скоро приехать.
– У него не было ствола, – сказал Девяткин.
– Ножик – тоже оружие, – ответил Соломин и ушел.
С крыльца спустился полицейский из отряда специального назначения, открыл аптечку, достал марлевый тампон и антисептик, чтобы засунуть его в рану и немного успокоить кровотечение. Девяткин облокотился на перила крыльца и стал жевать ягоды рябины.
* * *«Скорая» приехала через четверть часа, Девяткин отправился в больницу вместе с раненым. До обеда он протирал кресло в приемной хирургического отделения, дожидаясь, когда кончится операция. В два часа вышел главный врач, – это был довольно молодой мужчина, темноволосый со щегольскими усиками по имени Эльдар.
– Состояние раненого удовлетворительное, – сказал он. – Выживет, если не разовьется перитонит. Но сейчас перевозить его в Москву нельзя. И вам тут нет смысла оставаться, потому что он без сознания. Я позвоню, как только будут новости.
– Мне хотелось бы задать этому типу всего три-четыре вопроса, – ответил Девяткин. – Это очень важно.
– Еще некоторое время он будет спать. А дальше… Даже не знаю, сможет ли он что-то ответить в таком состоянии. Ну, хорошо, ждите, если есть время. Если хотите, скажу, чтобы в палате вам поставили кушетку и дали постельное белье.
– Как раз сегодня я не взял с собой пижаму, – покачал головой Девяткин. – Где-нибудь посижу, мне не привыкать.
Чтобы не терять времени, он сходил в ресторан, что неподалеку, вернулся и занял другое кресло, в отделении интенсивной терапии. Он листал свежие газеты и ждал. После обеда позвонил капитан Соломин, сказал, что оперативники перевернули весь дом, обыскали каждый угол, простучали стены, осмотрели погреб и сарай. Были найдены еще два пистолета иностранного производства с патронами, три мобильных телефона, зарегистрированных на разные имена, пять тысяч долларов сотенными купюрами и некоторая сумма рублями.
В тайнике под кроватью нашли два паспорта, судя по всему, настоящие. Один на имя Игоря Ковалева. Это тот самый парень, которого пристрелили утром. И второй паспорт – на имя раненого Геннадия Ломова. Оба парня проживали в Питере, но не постоянно, они были временно зарегистрированы по одному и тому же адресу. И еще, кажется, важная находка, – бумажка из ученической тетрадки, на ней два телефонных номера, один мобильный и один стационарный, имен нет. Мобильный телефон дважды подчеркнут и обведен в кружок красной ручкой.
Девяткин записал номера и положил трубку, затем позвонил в Москву, в информационный центр, попросил узнать, на кого зарегистрированы телефонные номера. Оказалось, стационарный телефон – сбежавшего в неизвестном направлении Николая Айвазяна, сейчас он отключен. Мобильник принадлежит Игорю Биркусу, начальнику службы безопасности банка, совладельцем которого был покойный Лурье. Девяткин связался с лейтенантом Лебедевым и приказал срочно доставить в больницу фотографии Игоря Биркуса из полицейской картотеки.
Фото привезли под вечер, затем позвонил Лебедев: в Питере, в квартире, где были зарегистрированы предполагаемые убийцы, провели обыск, – обычная грязная дыра на окраине города, не найдено ничего, что могло бы заинтересовать следствие. Девяткин попросил у дежурной сестры несколько листков бумаги, сел в полутемной палате возле подоконника, на который поставил лампу, и уткнулся в газету. Около полуночи очнулся Геннадий Ломов, он застонал и попросил воды. Девяткин включил верхний свет, склонился над кроватью. Ломов был бледен, как простыня, на которой он лежал, но взгляд осмысленный. Девяткин придвинул стул, сел и сказал.
– Я следователь МУРа майор Девяткин.
– Значит, это вы меня…
– Гена, не будем зря тратить время. Ты ранен, ранение серьезное. Врач сказал, – если переживешь эту ночь, – наверняка выживешь. Впрочем, все в руках Бога. Но скажу по секрету: Бог сейчас, ночью, отдыхает. Ему ведь тоже иной раз отдохнуть не мешает. Поэтому здесь, в этой палате, – я вместо Бога. Мне решать: доживешь ты до рассвета или нет. Поступим так: я задам несколько вопросов и, если ты честно ответишь, – можешь считать, что второй раз родился. И жить будешь долго. Ну, согласен?
– Согласен, – прошептал Ломов, его губы растрескались, а сухой язык все время высовывался, будто он передразнивал полицейского. – Только пить дай…
Девяткин ответил, что пить нельзя ни глотка, ни грамма, и задал пять простых вопросов, записал ответы на листках бумаги, что взял у сестры, сунул самописку в руку Ломова, тот дрожащей слабой рукой чиркнул замысловатый каракуль, что-то вроде подписи. Тут на ум пришел еще один интересный вопрос, Девяткин достал фотографию Биркуса, чтобы показать Ломову, но тот вдруг задышал часто и неровно, закатил глаза и впал в забытье. Пришлось вызвать дежурного врача. Девяткин покинул больницу среди ночи, а до дома добрался только к утру, принял душ, упал на диван и заснул мгновенно, словно его подстрелили. Снилась утренняя заваруха на даче, красные ягоды рябины, сладко-горькие, снился Ломов, кое-как, на скорую руку, перевязанный окровавленными бинтами. Потом все образы куда-то пропали, сон сделался ровным и глубоким.
Он проснулся от телефонного звонка. Беспокоил Эльдар, тот самый хирург из районной больницы. Он извинился за плохие новости и сказал, что под утро у раненого развилось сильное внутреннее кровотечение, резко упало давление, дежурный врач сделал все, что полагается, но Ломов скончался, не приходя в сознание, – сердце остановилось. При пулевых ранениях в живот такое случается сплошь и рядом. Девяткин подумал, что Бог по ночам все-таки не спит, а работает, принимает важные решения, иногда эти решения, – неправильные, ошибочные. Ломову надо было пожить еще хоть неделю, он мог многое рассказать, но теперь уже ничего никому не расскажет.
Глава 11
В Москве самолет приземлился без опоздания, Джон прошел паспортный контроль, сел в такси и добрался до квартиры. Он принял душ и позвонил адвокату Олегу Моисееву. За те несколько дней его отсутствия кое-что изменилось. Свидание с братом, назначенное на четверг, перенесли на завтра, на десять утра, – хорошо, что Джон прилетел вовремя, не опоздал. Надо будет выехать пораньше, часов в пять утра. Закончив разговор, он сел у телевизора, минут пять он наблюдал, как один важный чиновник что-то говорит по бумажке, затем задремал, а когда открыл глаза было уже темно. На экране какая-то женщина, одетая в платье с блестками, пела грустную песню про луну. Джон перекусил галетами и холодным пивом, сел на диван и снова заснул, до утра.
Еще не рассвело, когда Моисеев позвонил, Джон спустился вниз и устроился на заднем сидении "Мерседеса". Рядом развалился юрист, который несмотря на ранний час много и громко говорил, стараясь выглядеть энергичным и полным оптимизма.
– Ну, рассказывай, как там Америка?
– Все так же. Чего ей сделается…
На полдороге пошел крупный снег, залеплявший лобовое стекло. Водитель, не проронивший и десятка слов, скорость не снизил, лишь подался вперед и мертвой хваткой вцепился в руль. Моисеев, поглубже натянул меховую шапку, задремал и проснулся, когда по правой стороне потянулась кирпичная стена с нитками колючей проволоки. Остановились возле каких-то приземистых построек, окна на первом этаже светились. Здесь снег сделался еще гуще. На крыльце здания и на тротуаре в полумраке раннего утра молча стояли люди, похожие на темных призраков, в основном женщины в шерстяных платках и мешковатых пальто, облепленных снежными хлопьями.
