Борис Акунин - Чёрный город
— Вы не представляете, какой это дало эффект! — Симон не заметил тени, пробежавшей по лицу собеседника. — Новая фильма еще не снята, а прокатчики уже завалили нас заявками! Армия Клариных обожателей выросла вдесятеро! Конечно, поклонники создают сертэн дискомфорт — особенно здесь в Баку, где мужчины так пылки и настойчивы, но это только усиливает люмьер, которым окутана настоящая этуаль!
Лишь сейчас рассказчик обратил внимание на помрачневшее лицо Эраста Петровича и сбился, сообразив, что мужу вряд ли приятно слушать такое про свою жену. Но долго смущаться было не в характере Симона.
— Есть еще одно последствие этуализации кинематографа. — Он сделал комичную гримасу. — Теперь тысячи женщин мечтают стать этуалями. Театральные актрисы, курсистки, гимназистки, скучающие дамы шлют мне тысячи писем и фотографий. Я стал пользоваться гран-сюксэ у женского пола. Не успеваю делать селексьён.
— Что такое серексьён? — спросил Маса, переставший раскладывать вещи и навостривший уши, как только речь зашла о женщинах.
— Отбор кандидаток на роли. Проверяешь, хороша ли лицом и фигурой, талантлива ли. Негодных отсылаешь.
— Похоже на casting, так у англичан называется отбраковка лошадей перед скачками, — поморщился Фандорин.
— Кастинг, — повторил Симон звучное слово. — Звучит солидно. Жестче, чем селексьён. Запомню.
Маса подошел, полуобнял приятеля, заговорил вкрадчиво:
— Сенка-кун, ты борьсёй черовек, очень дзанятой. Тебе нудзен помосьник, дерачь кастинг. Я тебе помогу. Кто учир тебя обрасяться с дзенсинами? Я дзнаю торк в дзенсинах. Рицо, фигура — всё будзет самое рючшее.
Представив себе фильму, в которой сплошь играют актрисы, соответствующие Масиному вкусу, Фандорин содрогнулся.
Но Симон выкрутился:
— Вы забыли о таланте, сенсэй. Только продюктёр может определить, есть ли в актрисе потенсьял коммерсиаль. Даже режиссёры этого не понимают.
Маса задумался.
— А есри дзенсина очень курасивая, но нетарантривая? Неудзери ты ее, бедную, выгоняешь?
— Беру в ассистентки, — хихикнул Симон и посмотрел на часы. — Ой, Эраст Петрович, идемте скорей, пока перерыв. Как только остынут лампы, снова начнется турнаж, и режиссёр к Кларе никого не подпустит. Он у нас сумасшедший.
— Да-да, идем.
Идея провести разговор с Кларой коротко, пока не остыли лампы, Фандорину понравилась. Соблюсти приличия — и свободен. Можно спокойно заняться делами.
По дороге обратно в «Новую Европу» (из-за жары шли небыстро, старались держаться тени) Симон без остановки рассказывал про картину. Эрасту Петровичу было неинтересно, он слушал вполуха.
— Режиссер у меня полный ку-ку, хоть сейчас в азиль для психов. Мне с ним ужасно повезло, я просто на седьмом небе! — не заботясь о логике, стрекотал Симон. — Я Леона Арта этого сначала взял от дезеспуара. Денег на картину не было. А у него дядя нефтяной прэнс. Хотел сделать из племянника спесьялист, послал учиться в Америку, на нефтяные промыслы. А Леон в Калифорнии влюбился в синема. Сказал дяде: не хочу нефть, хочу кино. Ву компрене? У Леона есть деньги, но он не знает, как делать кино, а я знаю, как делать кино, но не имею денег. Вы не поверите: когда его встретил, я был просто в бездне отчаяния!
Симон мог находиться только в двух эмоциональных состояниях: либо на седьмом небе, либо в бездне отчаяния, поэтому Эраст Петрович подавил зевок и ничего не сказал.
— Мой прожэ ориэнталь рассыпался, все деньги пропали, кредиторы грозят судом. Я вам рассказывал, как гнусно обманул меня эмир бухарский?
Фандорин покачал головой.
— Ну как же! Это был кошмар, восточное вероломство! Я собрал деньги, чтобы снимать ориэнтальную фильму в натуральном мильё — не в павильоне и не в Крыму, а на самом настоящем Востоке. По сценарию нужен Багдад, но Бухара — это еще лучше. Не так далеко, заграничные паспорта доставать не нужно, а мечети, дворцы, кюполь, эти, как их, минареты — всё, как тысячу лет назад. Договорился с двумя бухарскими министрами. Это была бы сенсасьон! Но перед самым отъездом вдруг началось. Придворная канцелярия написала, что его светлость эмир обеспокоен — не будет ли в картине чего-нибудь зазорного для Бухары. Затребовали на прочтение сценарий. Вообразите! Я сценарий даже актерам читать не даю! За него большие деньги уплачены. Украдут идею — и адьё. Отказал. Раз так, пишут, не приезжайте. Иначе секир-башка. Полный крах! Я в бездне отчаяния. Экспедисьон сорван, скандал в газетах, инвестисёры забрали назад деньги. — Симон схватился за голову, охваченный ужасными воспоминаниями. — И тут Леон Арт. Прочитал в газете про картину. Деньги, говорит, есть. Снимать можно в Баку. Один кондисьон: режиссером будет он. Я согласился, потому что выхода не было. И что вы думаете? Леон оказался безумно талантлив! — в восторге вскричал продюктёр. — Я на седьмом небе! Мы с ним перевернем всю индустри синематографик!
Они уже дошли до отеля, но Эраст Петрович не спешил войти — показал жестом: рассказывай, хочу дослушать.
У входа группками стояли и курили люди — одни в обычной одежде, другие в тюрбанах и халатах. Значит, перерыв еще не закончился, а Фандорин хотел попасть к Кларе в самую последнюю минуту.
— Что за к-картину ты снимаешь?
— «Любовь калифа». Магия и тайна Востока! Впервые на экране! — Симон поцеловал кончики пальцев. — Не сюжет — марципан! Великий Гарун аль-Рашид, калиф багдадский, по ночам бродит переодетым по Багдаду, чтобы знать жизнь простого народа. Видит в окне красавицу Бибигуль. Кудефудр! Сражен в самое сердце! Но Гарун решает скрыть свой позисьон, чтобы Бибигуль полюбила мужчину, а не владыку.
— Оригинальный сюжет, — не удержался Эраст Петрович.
— И я про то же! Беда в том, что в красавицу влюблен глава ордена убийц-ассасинов злодей Саббах.
— Погоди, — удивился Фандорин, — если ты имеешь в виду Хасана ибн-Саббаха, он жил на три века позднее Гаруна. Во времена аль-Рашида ассасины еще не существовали.
— В самом деле? — Продюктёр не опечалился. — Ну, а у нас так. Неважно. Сейчас будем делать турнаж сцены, от которой все сойдут с ума. Имажинэ: злодей замыслил овладеть красавицей, одурманив ее парами гашиша. Бибигуль во власти сладострастных видений воображает, будто с нею прекрасный юноша, которого она видела из окна, а на самом деле это — Саббах. Леон придумал невероятно смелый мизансэн. Боюсь, в России будут проблемы с цензурой. Думаю, мы сделаем специальный вариант для заграничного проката — без купюр. Клара обнажает ногу до самого колена, а через прозрачную кисею видно грудь. Только вообразите, какая это будет бомба!
Он со счастливой улыбкой воззрился на мрачную физиономию Фандорина. Спохватился, испуганно заморгал. Эраст Петрович думал не про прозрачную кисею, а про то, что, наверное, уже пора идти. Симону он успокаивающе кивнул.
— Тут появляется Гарун, и эта сцена разбивает ему сердце… — все же несколько скомканно завершил рассказ продюктёр. — Сейчас будем снимать концовку эпизода, объяснение Гаруна с Бибигуль. Ой, идемте, остается пять минут!
В вестибюле гостиницы народу было еще больше, чем снаружи. Здесь вперемежку разгуливали и болтали друг с другом стражники, молодые люди в коротких модных пиджачках, стриженые барышни с папиросами, рабочие в фартуках. Симон фамильярно приобнял одалиску в шальварах:
— Где Клара?
— Репетирует. Леон нас всех выставил из павильона.
Вдвоем они прошли коротким пустым коридорчиком.
— Я арендовал под съемку банкетный зал, — объяснил шепотом Симон. — Все интерьеры турнируем там, только декорасьон меняем…
Перед дверью, края которой были обиты войлоком, он остановился, приложил палец к губам. Выражение лица сделалось сосредоточенно-благоговейным, будто в церкви перед алтарем.
— Леона нельзя сбивать с настроения, — одними губами прошелестел продюктёр. — Он устраивает истерику, отказывается работать. Тогда весь день пропал…
Бесшумно приоткрыл створку. Фандорин заглянул через его плечо.
Окна зала были наглухо закрыты щитами. На одном нарисованы купола и минареты, на другом висит большая, ослепительно яркая лампа, очевидно, изображающая солнце или, быть может, полную луну.
Деревянные перегородки, составленные буквой П, огораживали середину помещения. С внешней стороны они были из грубо сколоченных досок, но изнутри увешаны коврами, так что получалась богатая, по-восточному украшенная комната. Сильные прожекторы освещали ее с трех сторон. Стояли две кинокамеры: одна на отдалении, вторая прямо над диваном, где сидели репетирующие.
Клара была с выкрашенными в черный цвет волосами, одета в газовую тунику. Вообще-то восточной красавице полагалось бы носить шальвары, но тогда не было бы видно стройных ножек.
