Юрий Иванов-Милюхин - Соборная площадь
— Боюсь оглядываться назад.
— Надеюсь, человек, вроде, серьезный. Больше не попадай.
— Благодарю еще раз.
Выписали нас двоих с молодым парнем с Западного жилого массива. К нему как раз приехала жена. Я успел запастись пластмассовой бутылью чая, несколькими кусками хлеба. Вместе сходили в кладовку на противоположной стороне от морга. Когда получил одежду, невольно втянул голову в плечи. Рубашка грязная, брюки рваные, тапочки. Ни носков, ни ремня. Спортивные штаны, подобранные молдаванином, показались куда приличнее. Решил ехать в них. Освобождающиеся обычно отдавали одежду наряженным в разношерстное рванье остающимся больным. Со вчерашнего дня клиенты ходили по пятам за мной. Но что делать, кроме курточки со шлепанцами делиться больше нечем. Проглотив пару выпрошенных у медсестры на дорогу успокоительных таблеток, я попрощался с печальным контингентом.
— Не пей, — в один голос повторяли все. — Стань человеком.
Молдаванин грустно усмехнулся, ему предстояло отобрать из доходяг наиболее прыткого помощника. За спиной с грохотом захлопнулась железная решетчатая дверь, лязгнул засов.
Мы долго стояли на автобусной остановке. Водители автобусов отказывались впускать в салон «придурков» со справками, по которым можно было доехать всего за триста рублей. Пришло время обеда, под ложечкой засосало. Привыкший жрать по две порции за один присест, я невольно оглянулся назад. Очередной водитель сказал, что подгонит автобус лишь в два часа дня. Многочисленные родственники с выписавшимися потянулись пешком к новочеркасской трассе, проходящей километрах в пяти от Ковалевки. Я развернулся и потопал на кухню. Выложив кухарке бред сивой кобылы о работах за пределами психбольницы, подучил миску холодной молочной лапши и целую тарелку каши с полбуханкой хлеба. На третье налили кружку горячего сладкого чая. Поверили. Впрочем, внешний мой вид говорил сам за себя. Наложили каши и несуществующему напарнику. Тарелку я отнес молодому парню с женой, успевшим наглотаться наркотических каликов. В благодарность они угостили вареным яйцом с несколькими кусочками полукопченой колбасы и котлетой. Живот потяжелел. Нормально, на день зарядился.
Автобус подошел только в три часа дня. Водитель строго предупредил, что со справками не возьмет. Жена парня порылась в сумочке, наскребла три тысячи мелкими купюрами. Повиляв по проселочным дорогам, автобус выскочил на скоростную трассу, с мангалами, коммерческими ларьками по бокам. Изредка мимо проносились милицейские посты с вооруженными автоматами постовыми. Вот и родной Ростов. Аэропорт, второй поселок Орджоникидзе, Сельмаш. Перед выходом из салона парень обернулся ко мне, быстро сунул в карман рубашки тысячу рублей, початую пачку «Нашей марки». На дорожку.
— Не пей, писатель, — с серьезными глазами сказал он. — Напиши обо всем, что видел. О нас не надо, у нас еще все впереди…
Они смешались с толпой. Постояв немного, я зашлепал тапочками к остановке транспорта до площади Ленина. Возле бордюра заскрипела тормозами легковая машина. Из кабины высунулось знакомое лицо ваучериста. Так и есть, собственной персоной Сникерс.
— Привет, писатель, — широко улыбнулся он. — Ты, случайно, не в бомжи подался?
— Нет, — пряча пакет с бутылкой чая и кусками хлеба за спину, смутился я. — Домой направляюсь. Из гостей.
— В таком виде?
— Ну… Помогал, там, по делу.
— Не пойму. Снова, что-ли, ободрали?
— Да брось ты. Свои расклады. Как там у вас?
— Нормально. Скрипка урвал колечко за пятьсот штук, через полчаса толкнул за лимон двести. Семьсот тонн навара, старый козел. Ты в дореволюционном хламе не разбираешься?
— А что?
Сникерс подал серебряную табакерку. Сдвинув вниз по корпусу замок в виде серебряной ленты, резной, вокруг, я открыл крышку. Внутри славянской вязью темнела гравировка: «…лучшему жокею… победителю на скачках… от генерал-губернатора Ростова-на-Дону…» Фамилия жокея оказалась армянской.
— Нормальная штучка, — возвратил я табакерку. — За сколько взял?
— За двести двадцать, по тысяче за грамм. — Сникерс небрежно бросил ее в бардачок. — Один купец уже предлагал четыреста пятьдесят тонн. Не отдал. На восемьсот штук потянет?
— Не знаю, надо проконсультироваться у Алика-нумизмата.
— Приправил, — хохотнул Сникерс. — Лучше в музей оттащу. Наградами не занимаешься?
— Какими?
— Жора за червонец купил орден «Красной звезды», значок второй степени «Отечественной войны», «гвардию» и медаль «За Германию». Отдает по дешевке, за двадцать пять штук. Если есть купцы, наварить можно неплохо.
— Не знаю… Посмотрю. Изменения какие произошли?
— По прежнему. Лана свой «мерс», который пригнала из Германии, пока не растаможила. На приколе стоит. Аркаша крутится в поте лица. Семейный подряд в полном составе. Изредка наведывается Данко — цыган вместе с братом, заимели дела на стороне. Короче, на нашем углу без изменений. В центре базара посложнее: выбывают — прибывают, кого кинули, кого замочили. У нас тоже криминала хватает, но держимся. Видишь «тачку»? Из Бреста пригнал, на продажу. В выходные оттарабаню на авторынок.
— Удачи, брат.
— Тебе тоже, писатель, — Сникерс выжал сцепление. — Приходи, твое место за тобой.
— Дай Бог.
Сверкнув лакированным задом, машина оторвалась от бордюра, влилась в густой поток на проспекте. Полиэтиленовый пакет за спиной вдруг прибавил в весе. В груди несколько раз подряд тяжело шевельнулось сердце. Прорвемся… твою мать. Устоим. Поднимемся-а.
Я невольно переступил с ноги на ногу, ощущая босыми пятками шероховатую поверхность асфальта.
4 ноября 1995 г. Ростов-Дон.
