Аркадий Адамов - Черная моль (сборник)
Сергей и Костя понуро молчали. Все, казалось, было справедливо в словах начальника МУРа, все правильно, возражать было нечего, но где-то в глубине души у обоих копошилось неясное чувство протеста.
– Никому больше не треплите на фабрике нервы! – гневно закончил Силантьев. – Дайте людям работать как следует! Занимайтесь сейчас только Перепелкиным.
…В тот же день в кабинете начальника УБХСС произошел еще более крутой разговор. Басов закончил его с присущей только ему иронией, от которой у Зверева и Ярцева лица залило краской.
– Вот так, господа неудавшиеся меховщики. Думаю, что подобного провала не знала еще ни одна фирма. Говорят, не ошибается тот, кто ничего не делает. Ну, МУР хоть дело сделал. Вы же, ровным счетом ничего еще не сделав, наломали столько дров, что должно быть стыдно людям в глаза смотреть. Идите, знаменитости. И чтоб сегодня же все документы были возвращены на фабрику.
Басов смерил обоих ледяным взглядом и так сжал в зубах изогнутую трубочку с сигаретой, что на скулах его вздулись желваки.
Михаил Козин, радостный и немного озабоченный, положил трубку. Да, небывалое дело: Галя вдруг позвонила сама и настойчиво просила прийти сегодня вечером, именно сегодня. Что бы это могло значить? Впрочем, не все ли равно? Главное, он увидит ее, увидит раньше, чем было условлено. И это уже замечательно. Да и вообще Михаил любил бывать в этом радушном доме, где все дышало покоем и комфортом.
Дверь открыла Галя. Девушка казалась встревоженной и усталой. Никогда еще Михаил не видел ее такой.
– Галочка, что-нибудь случилось? – невольно вырвалось у него.
– Ничего не случилось. Проходи. Я чай поставлю.
– А Олег Георгиевич дома?
– Нет. Он у… у одной своей знакомой.
– Знакомой?
– Да, да. Я сейчас, Миша.
Галя побежала на кухню.
Первой мыслью Михаила было, что Галя хотела этот вечер побыть с ним наедине. На секунду в сердце вспыхнула радость, но сразу угасла. Нет, тут что-то другое.
И все-таки, когда Галя вошла в комнату, Михаил нежно взял ее за плечи.
– Галочка, милая, я так рад…
Но она отвела его руки и при этом печально и строго посмотрела ему в глаза.
– Нет, Миша, не надо. Я не хочу.
Галя забралась с ногами на тахту и зябко повела плечами.
– Миша, мне надо с тобой поговорить.
– Ну, что ж, давай говорить, – с плохо скрытой досадой сказал он и, закурив, опустился в кресло.
– Ты только не сердись. Но я… мне… очень страшно, Миша.
– Тебе? Страшно? – Он усмехнулся. – Почему же?
– Ты не смейся. Я серьезно. Ведь мне не с кем больше поговорить.
– А Олег Георгиевич? Он человек умный.
– Папа… он… Мы с ним совсем чужие.
У Гали навернулись вдруг на глазах слезы, и она закусила губу, чтобы не расплакаться.
– Чужие?
– Я тебе все сейчас скажу, Миша, – с какой-то отчаянной решимостью сказала Галя. – Все. Я так больше не могу. Я никому раньше в этом не признавалась, никому, даже себе. Но мы чужие. Да, да, совсем чужие! Он же все время у той женщины… Все время! Ну, ладно, пусть! Если бы только это, я бы поняла. Но он что-то все время скрывает от меня, давно скрывает. Какую-то… Как тебе сказать? Какую-то другую свою жизнь, главную. От всех скрывает. Он лжет мне… Господи, что я говорю? Что я только говорю?…
Она упала лицом на подушку и разрыдалась.
Михаил был настолько ошеломлен, что не сразу пришел в себя. Наконец он поднялся со своего места, пересел на тахту и стал гладить Галю по голове, растерянно повторяя:
– Ну, не надо, Галочка. Ну, успокойся.
Она подняла на него заплаканное лицо.
– Ты знаешь, что он тебя совсем не любит и… и не уважает?
Михаил попробовал улыбнуться.
– Он же не девушка, чтобы меня любить.
Галя с досадой тряхнула головой.
– Ты понимаешь, что я хочу сказать! Он все время притворялся. Как ты этого не чувствовал?
– А почему ты не сказала мне об этом раньше?
– Я не хотела верить. Но вчера… вчера я услышала его разговор по телефону. Случайно. Он говорил о тебе так… Миша, что ты ему рассказывал о своих делах?
– О делах? – Михаил почувствовал, как холодок прошел по спине, во рту пересохло. – О каких делах?
– Я не знаю, о каких. Я только знаю… Я сама видела, что ты хвастался перед ним и передо мной. Ты… ты что-то рассказывал. Я еще тогда сказала папе, что об этом, наверное, нельзя спрашивать, помнишь?
– Пустяки, – криво усмехнулся Михаил.
– Ой, как мне потом попало от него за это! И он стал уводить тебя в кабинет. И всегда коньяком поил.
У Михаила тяжело забилось сердце, краска бросилась ему в лицо. Он сидел подавленный, безвольно опустив руки. «Правда, все правда. Что же это такое? Зачем?…» – стучало у него в висках.
– Мишенька! – Галя прижалась лицом к его плечу. – Ну, придумай, что же делать? Что мне… нам делать? Я вчера слышала…
– Что ты слышала? – встрепенулся Михаил.
– Я… я не смогу повторить, – прошептала Галя. – Но он тебя просто… просто презирает. И я думаю… мне стыдно даже сказать тебе… – Она зажмурила глаза. -…Я думаю, что он нарочно познакомил нас. Значит, он и меня не уважает… Он злой, расчетливый. Он всех презирает.
– Презирает? – Михаил наконец пришел в себя и, как все слабые и не очень далекие люди, ухватился за одно, самое простое и доступное ему. – Презирает? Ну, хорошо же! Я с ним поговорю по-своему. Он у меня живо подожмет хвост! Иначе…
Он еще не знал, что произойдет иначе. Злость душила его.
– Не надо, не надо говорить с ним, – испуганно прошептала Галя. – Только… только не приходи к нам больше.
– Не видеть тебя?!
– Нет, видеть, видеть! Только…
Михаил с силой обнял ее и стал целовать в губы, глаза, щеки. Галя не сопротивлялась.
– Я не могу без тебя жить, – шептал он. – Я же люблю тебя, понимаешь, глупенькая?
В этот момент зазвонил телефон. Галя поспешно вырвалась из его объятий и соскочила с тахты.
Говорил Плышевский:
– Галя? Ты дома?
– Да.
– Одна?
– Нет, у меня… Миша, – краснея, ответила она.
– Ага. Ну и прекрасно! Значит, не скучаешь? Дайка ему трубку.
Галя растерянно посмотрела на Михаила и шепотом сказала:
– Он тебя зовет.
Михаил взял трубку.
– Слушаю.
– Михаил Ильич, здравствуйте, дорогой мой. Как жизнь?
– Спасибо, – холодно ответил Козин.
– Что за странный тон? – удивился Плышевский. – Почему так говорите?
– Значит, надо так говорить.
– Та-ак. – Плышевский, как видно, что-то соображал. – Может быть, поговорим лично?
– Если вам угодно.
– Угодно. Я сейчас приеду.
– Пожалуйста. Приезжайте.
И Михаил рывком повесил трубку.
…Плышевский, как им показалось, приехал почти мгновенно. Он громко хлопнул дверью, скинул шубу в передней и, потирая руки, вошел в комнату. Лицо его раскраснелось от мороза, холодно поблескивали стекла очков. Не здороваясь, он резко сказал:
– Разговор, как я понимаю, будет мужской. Прошу в кабинет.
Они молча прошли в кабинет, и Плышевский плотно прикрыл за собой дверь.
– Так в чем дело, Михаил Ильич? – И он жестом указал на кресло около письменного стола.
– Дело в том, – сухо ответил Козин, – что я начал кое о чем догадываться.
Плышевский усмехнулся, но глаза смотрели холодно.
– Ага. С помощью одной молодой особы?
– Это не имеет значения.
– Ну что ж. Только должен вам заметить, что вы начали догадываться довольно поздно.
– Лучше поздно…
– Нет, не лучше! – резко оборвал его Плышевский. – Не лучше, молодой человек, а хуже!
– Как вы со мной говорите? – вскипел Михаил.
– Как вы того заслуживаете, вы, жалкий хвастун, трус и… преступник!
– Что-о?!
– То, что слышите. Да, да, преступник. Стоит мне только снять трубку и сообщить вашему начальству даже половину тех служебных секретов, которые вы мне разболтали, и вас ждет увольнение и суд. Ну, а если я расскажу все…
– Что вы расскажете, что? – Голос Козина предательски задрожал.
– Да хотя бы про письмо Привалова, про Горюнова, Доброхотова…
– Я не говорил про Доброхотова!
– Говорили! Все говорили! Вы, кажется, забыли, сколько коньяка у меня выпили? И теперь будете говорить еще больше!
– Я не буду ничего говорить, – упавшим голосом ответил Козин.
– Будете! Вы мне расскажете еще об одном человеке. Все, что о нем узнали, расскажете…
Плышевский наконец решился задать самый опасный, самый важный вопрос. Больше такого случая может не представиться, это он понимал. Козин раздавлен, смят, он сейчас может проговориться.
– …О Масленкине, – властно закончил Плышевский. – Вы его знаете?
– Спросите лучше о нем у Коршунова.
– Так. – Плышевский почувствовал, как на лбу у него выступила испарина. – Значит, он уцелел, ваш Коршунов?… Но вы у меня смотрите, иначе я действительно все расскажу!
– Но и я про вас расскажу, – в отчаянии прошептал Козин.
Плышевский презрительно усмехнулся.
– Что вы про меня расскажете, щенок! Что вы про меня знаете?
