Инна Тронина - Отторжение
— Не заболела после холодильника-то?
— Да нет, отпоили липовым цветом. Сейчас скачет, как кузнечик. А Прохор никак в себя прийти не может. Он ведь с ребёнком сидел и не уследил. Его срочно вызвали тогда к телефону. Как раз по поводу дела, которое и тебя касается. Пошли!
Вслед за Всеволодом я вошёл в комнату, которая напоминала багровеющую пещерку.
— Можно к вам? Извините, давно с другом не виделись, заговорились.
— Проходите! — послышался из пещерки низкий, поставленный голос.
Да, правильно, ведь Прохор Гай пел в университетской самодеятельности.
— Прибавить света? Как бы вы с непривычки мимо кресла не сели…
— Вот сюда пожалуйте! — Севыч, взяв меня за локти, усадил на что-то низкое и жёсткое. — Прохор, дай света побольше. Для знакомства хотя бы.
— Минуту. — В пещерке кто-то зашевелился.
Судя по всему, Прохор Гай сидел на чём-то низком или прямо на полу. Красный стал ярче, и я оценил размеры комнаты. Здесь было от силы четырнадцать квадратов. Ночник на тумбочке рдел, как раскалённый уголь. Покрывало на низкой тахте тоже было чёрно-красным, в диковинных цветах.
Хозяин оказался невысоким раскосым брюнетом с холёными усами. Их концы печально опускались почти до подбородка. Выглядел Гай лет на десять моложе своего истинного возраста. В волосах и усах ни единой сединки, кожа гладкая, руки маленькие, почти женские. Прохор — наполовину японец, а они выглядят очень молодо. Кроме того, темнота и красная подсветка скрывают дефекты — если они есть.
Прохор Прохорович являл собой смесь вопиющих противоречий. Миниатюрная фигурка — и рокочущий бас. Подполковничьи погоны, славное боевое прошлое — и циновки на полу, гитара на стене. Дорогой, престижный телевизор «Мицубиси» с автоповоротом — и жалкий, сплетённый из тряпок коврик под ним. Особенно заинтересовал меня самурайский меч на стене, под которым стоял радиотелефон «Нокиа». В квартире Гая разные эпохи и стили свободно соседствовали друг с другом. И, конечно, везде расставлены сухие икебаны.
— Скажите, Прохор, этот меч из «новых»?
Я сам держал коллекцию холодного оружия, и потому в нём посильно разбираюсь.
— Да, он сделан при военных правителях из дома Токугава. Один из самых последних экземпляров — 1868 года. Видите, ручка по длине почти не уступает лезвию? А оно, в свою очередь, как бы запелёнато в несколько более мягких слоёв металла. Заточен на специальных точильных камнях. Отшлифован по трёхсантиметровым квадратикам…
Гай говорил вдохновенно, с жаром. Было видно, что страшно гордится этим мечом. Разумеется, не без оснований. Такое сокровище ещё нужно раздобыть.
— Давайте, знакомьтесь. И сразу пейте на брудершафт. Как говорится, без японских церемоний, — начал распоряжаться Грачёв.
Он представил нас друг другу, заставил хлебнуть и чашечек настоящего сакэ. Совсем немного — за знакомство.
— Всё, теперь к делу, — решил хозяин. — Всеволод, никуда не уходи. Ты тоже должен быть в курсе.
Мы с Севычем вытянули ноги на середину комнаты. В этих креслах могли свободно сидеть только японцы. Трудно было представить, что рядом, на Комсомольском проспекте, шумит яркий сентябрьский день. Наверное, инфракрасный свет являлся частью имиджа Прохора Гая. И спортивный его костюм тоже был выдержан в этих цветах. На чёрной футболке краснел дорожный знак — «кирпич». Гай сидел, поджав под себя маленькие ноги в пёстрых носках.
— Проблема у меня возникла, ребята. Не то чтобы неразрешимая, но весьма серьёзная. Всего сказать вам не могу — гостайна. — Гай говорил полушутя, но я чувствовал в его голосе тревогу. — Мне нужен человек. Девушка лет двадцати, причём определённой внешности. Лично у меня на примете пока никого нет. Андрей, может, у тебя найдётся?
Прохор неожиданно улыбнулся — крепкими, чуть выступающими вперёд зубами.
Я в это время разглядывал ещё один раритет — семиступенчатую подставку. На ней, в безукоризненном порядке, располагались статуэтки — императора, императрицы, придворных дам, музыкантов и слуг. Там были расписные куколки с круглыми лицами, золочёные самурайчики и прочая восхитительная мелочь.
Под каждым изображением было написано имя, переведённое на русский — «Весенний дождь», «Сад цветов», «Мгновение».
— Может, и есть, — лениво ответил я. — А ты созерцанием занимаешься? Никогда такого не видел. Даже сам размяк. — Я указал Гаю на подставку.
— Балуюсь, когда время есть. Эти куклы — копии музейных. Многие я сам сделал — по памяти. Так вот, — продолжал Гай, — весь мой план горит из-за этой девочки. Своими силами нам кандидатуру не подобрать. Я, пока болел, медитировал. Любовался луной, снегом, цветами, достигая наивысшей гармонии. Теперь вот попробовал составить столь же идеальный план работы. Наметил варианты, а главную деталь никак не могу отыскать. А она, деталь, держит все звенья цепочки. Не понял? Сейчас поймёшь…
Прохор погладил пальцами свои холёные усы. Его глаза, похожие на ягоды чёрной рябины, очень шли к смуглой коже.
— Сразу предупреждаю — можешь отказаться. Уговаривать и давить на тебя я не вправе. Просто прошу о любезности. Всеволод сказал, что ты помогаешь друзьям…
— И друзьям своих друзей, — добавил Грачёв. — В пределах возможного, конечно.
— Кофе хотите? — предложил хозяин.
— Нет потом. Давай сначала поговорим о деле. — Я, не привычный к созерцанию, не мыслящий тысячелетиями, уже начал нервничать. — Дел у меня, понимаешь, вагон. И к тёте надо съездить, и ещё много куда…
— Тем лучше. — Гай внимательно посмотрел на меня. — Если беспокоишься насчёт оплаты, то здесь всё улажено. Я имею нескольких спонсоров. Курить хочешь?
— Не откажусь.
Я понимал, что Гая не переделать. Пока он не выполнит все ритуалы, не успокоится. Мы закурили, наслаждаясь букетом сигар «Кафе Крем», которые Севыч передал мне в коробке. Как и положено, минуту-две помолчали.
— Насчёт гонорара я определюсь, когда узнаю суть дела и оценю свои возможности. А пока незачем обсуждать этот вопрос. Может быть, я вообще откажусь.
В красном воздухе небольшой комнаты таяли кольца ароматного дыма. Прохор восседал на тахте — невозмутимый, как Будда. Севыч же смотрел то на меня, то на Гая блестящими, как чёрное стекло, глазами. Видимо, я ошибся. И чувствует себя мой друг далеко не так хорошо, как показалось сначала…
Всеволод Грачёв
Ребята, да минует вас то, что выпало на мою долю. Вы даже не представляете, как мне тяжело. Не дай Бог, чтобы с вами когда-нибудь случилось такое. Ведь это далеко не одно и то же — убить в перестрелке преступника и расправиться с собственной женой. Она жила вместе со мной, спала в одной постели, обустраивала дом, растила детей. Часто встречала меня у порога, брала из рук кейс. Случалось, что и цветы…
Но я должен был убить её. Сложилась патовая ситуация. Я понимал, что рублю по живому, потому что семья — святое. Палач кромсает здоровые ткани, хирург — больные. И разве можно ставить их рядом, судить одним судом? Если твоя половина оказалась гангренозным, разлагающимся органом, что делать? Не отсечёшь — погубишь весь организм.
Чувство любви привязанности ко мне у Лилии не пропало. Его и не было никогда. Ею руководил один голый расчёт. Она привыкла из всего извлекать выгоду. Родители научили этому их с сестрой Георгиной. А вот совестью, видно, всю эту семью Господь обделил. Мой бывший тесть Николай Наумович, директор крупного молокозавода, и в советские времена не бедствовал. Кроме зажиточной квартиры, имел зимний загородный дом, две машины — «Волгу» и «шестёрку», двух собак дорогих пород. И дочек родил сразу двоих. Они были прекрасны, как цветы, и потому получили такие имена — Лилия и Георгина. Его жена, Галина Яковлевна, ни дня не работала, и институт окончила зря.
При всём этом финансовые дела на предприятии Николая Наумовича оставляли желать лучшего. В девяносто первом году уже показался кончик верёвочки. Лилин папа вполне мог предстать перед судом. По этой причине, как выяснилось, Лилия и возобновила знакомство со мной, перед этим попрощавшись как будто навсегда.
Тогда я не понял, зачем Лилии это потребовалось. Решил, что она хочет поддержать меня после гибели сводного брата Михаила, которого лично знала. Для этого и позвонила моей мачехе, напросилась в гости. А потом естественным образом оказалась в моей постели. Но главное было не это. Я пожалел её мальчишек, которые росли без отца. И, в сущности, без матери — ведь Лилия гуляла сутками. Гуляла не от нищеты, как изобразила, а просто от скуки. Ей всё время не хватало драйва.
Оказывается, на семейном совете Селедковы решили выгодно выдать Лилю замуж. То есть получить в родственники работника правоохранительных органов. Он, при случае, заменит папу. И, скорее всего, выручит его на следствии, поможет выпутаться. Но, пока это не потребовалось, пусть Николай Наумович остаётся для зятя бедным стареньким папой. Таким он и стал сейчас — после обширного инсульта.
