Леопольд Тирманд - Злой
— Так точно, — повторил Мацеяк, записывая.
Дзярский встал.
— Пока всё, сержант, — проговорил он.
……………………………………………………
В четыре часа Дзярский запер комнату на ключ, надел серое осеннее пальто и синюю шляпу, а затем покинул дом Главной команды милиции. Он прошёл по Длугой до площади Красинских и затем до Фрета, оттуда — по Мостовой, где стояли недавно восстановленные старинные каменные дома и новостройки, на улицу Широкий Дунай и, наконец, переступил порог небольшого ресторанчика на углу под названием «Рыцарский». Здесь Дзярский сел на неудобную скамеечку в зале с низкими сводами и заказал фляки и мясо под хреном. Потом вынул из кармана несколько машинописных страниц и принялся их перечитывать. Закончив читать, он проговорил вполголоса:
— Хорошо… — с удовольствием похлопал по стоявшему рядом гигантскому рыцарскому панцирю, посмотрел на часы и принялся за еду. Кельнер искоса глянул на лежавшие на столе страницы. «Отчёт о деятельности правления Варшавского филателистического общества», — прочёл он.
Журналист Эдвин Колянко прошёл через рынок Старого Города. На минуту задержался возле высокого каменного дома и сразу же зашёл в его вестибюль через узкие каменные ворота с дугообразными сводами.
В первой комнате стоял чёрный шкаф, по форме напоминавший замок, и висели красиво оформленные витрины из красного дерева. Под стеклом лежали почтовые значки разнообразного размера, качества, образца и цвета, аккуратно размещённые и приклеенные, с надписями внизу. Комната была полна людей, оживлённо беседующих между собой. Никто не смотрел на возраст собеседника: немолодые полные паны обменивались замечаниями с подростками в закатанных Штанах.
Колянко протиснулся к лестнице в глубине комнаты; с дубового тёмного потолка над ступеньками свисала медная бляха с польским орлом. На леси также толпились люди. Кто-то коснулся рукава К лянко.
— У вас, пан, с собой ваш кляссер? — услышал он рядом молодой голос. Совсем юное, возможно, четырнадцатилетнее лицо, косящие глаза, с любопытством рассматривающие его из-под очков в проволочной оправе.
— Что? — растерянно спросил Колянко. — Что у меня с собой?
— Ах… — проговорил мальчик, — простите. Я думал, вы филателист. Вижу вас тут впервые, думаю: «Наверное, какой-то новичок. Нужно подойти, может быть, удастся поменяться.» Понимаете, пан…
— Понимаю, — ответил Колянко, потирая подбородок. — Подожди, — поспешно добавил он; его осенил внезапная мысль. — Ты любишь пирожные?
— Люблю, — безразлично ответил мальчик в проволочных очках, — но что из этого? В конце концов, это неважно. Важно другое — серии марок и этикетки. Во что меня сейчас интересует.
— Жаль, — вздохнул Колянко, — у меня сейчас столько пирожных, что не знаю, как с ними справиться.
Мальчик провёл рукой с грязными ногтями по прилизанному ёжику волос.
— Да, — задумчиво промолвил он, — придётся поводить вас по выставке…
Они поднялись наверх.
— Как тебя зовут? — спросил Колянко.
— Васяк. Анзельм Васяк. Через минуту официальное открытие выставки, — добавил мальчик.
— Знаю, — заявил Колянко, — поэтому я сюда пришёл.
— Прошу, панове! — прозвучал в глубине зала дрожащий старческий голос. Все обернулись к невысокому пану, похожему на профессора-пенсионера.
— Юбилейную выставку Варшавского филателистического общества объявляю открытой.
— Кто это? — спросил Колянко.
— Наш председатель, — уважительно ответил Анзельм Васяк.
— А этот пан рядом, в коричневом пиджаке? — снова спросил Колянко с безошибочным чутьём журналиста.
— Это наш казначей, пан Дзярский. Прекрасный знаток проблематики зубчатости.
— Чего? — переспросил Колянко. Он подумал: «Может, это другой Дзярский? Дзярский — педиатр?»
— Зубчатости, — повторил Анзельм Васяк. В голосе его слышалось пренебрежение.
— Анзельм, — с облегчением проговорил Колянко. — Приходи по этому вот адресу, и пирожные будут тебя ожидать. А пока будь здоров. Хочу побыть один — после стольких новых впечатлений нужно успокоиться. Да, — добавил он, подавая Анзельму свою визитную карточку с адресом редакции, — об этом — ни слова. Хочу сохранить своё инкогнито. — Он покинул Анзельма, охваченного почтительным изумлением.
Внимание журналиста на миг привлёк крепкого сложения молодой человек, среднего роста, с книгой под мышкой, в броском клетчатом пальто с широкими плечами. Из складок яркого шерстяного шарфа выглядывал мощный загорелый затылок, от всей фигуры веяло напряжённой, концентрированной силой. Самой приметной чертой его лица был нос, без сомнения, сломанный когда-то на ринге. Небольшие тёмные глазки восхищённо всматривались в переполненные филателистическими диковинами витрины.
— Прошу прощения! — воскликнул Колянко, неловко повернувшись и сильно ударив кого-то по голове. — Простите, пан… сто извинений. Тут так тесно.
Пострадавший спокойно поднял с пола свою старомодную шляпу-котелок.
— Ничего, — усмехнулся он. — Бывает.
«Бедный филателист, — сочувственно подумал Колянко. — Какая характерная фигура: твёрдый котелок, наверное, целлулоидный воротничок с уголками, пальто с бархатным воротником, зонтик… Классический образец бухгалтера и филателиста».
— Случается, — повторил тот, старательно смахивая рукавом пыль со своей старомодной шляпы, — не о чем говорить, прошу пана.
На жёлтом, словно вырезанном из слоновой кости, лице с умными чёрными глазами было выражение непринуждённой учтивости. Он снова поклонился Колянко повернулся и быстрым шагом пошёл прочь, обходя посетителей и витрины.
«Котелок? — задумался Колянко. — Кто сейчас носит такие шляпы?»
Дзярский не спеша шёл вдоль витрин. Он был один. Колянко приблизился к нему.
— Интересно, — проговорил он, словно обращаясь к самому себе, и остановился рядом. Дзярский одобрительно на него посмотрел.
— Вы имеете в виду эти серии тематических альбомов? — спросил он.
— Да, — ответил Колянко многозначительно. — Какие импозантные альбомы!
Дзярский внимательно взглянул на него, и Колянко почувствовал, что теряет почву под ногами.
— Я начинающий филателист, — неуверенно сказал он.
«Никакой он не филателист», — подумал Дзярский, вежливо пытаясь его обойти.
— Ещё раз прошу прощения, пан, — снова заговорил Колянко. — Я бы хотел кое-что спросить вас о зубчатости.
— Слушаю, — усмехнулся Дзярский. — Что вас интересует?
— Видите ли, у меня дома есть марка из Новой Гвинеи, — импровизировал Колянко, — и меня беспокоит, правильно ли она зубцована.
— Какая у неё зубчатость: линейная, гребенчатая, рамочная или крестовая? — серьёзно спросил Дзярский.
— Сдаюсь, — простонал Колянко. — Довольно с меня…
Дзярский вежливо улыбнулся, слегка поклонился и присоединился к одной из групп, где шёл оживлённый спор. Через минуту он распрощался. Колянко сошёл вслед за ним вниз. Тут Дзярский на миг исчез в одной из клубных комнат. Возле чёрного шкафа стояла какая-то скромно одетая женщина со светловолосым мальчиком.
— Что же мы купим? — спросила женщина мальчика.
— Кляссер. Настоящий кляссер, — мечтательно шепнул мальчик.
— Пожалуйста, один кляссер, — обратилась женщина к продавцу.
Тот вынул большой красный блокнот, страницы которого были обклеены полосочками тонкого, прозрачного целлофана. Мальчик жадно потянулся к нему. «Это и есть кляссер», — с сожалением подумал Колянко.
— Доволен? — спросила скромно одетая женщина. Мальчик не ответил. Он только глубоко вздохнул, как человек, сознающий своё счастье.
Из клубной комнаты появился Дзярский, пересёк зал и вышел на улицу. Колянко двинулся за ним следом. Он догнал его около Рынка.
— Простите, пан, что я вас беспокою, — начал он.
Дзярский быстро взглянул на него. Взгляд был совсем не такой, как там, на выставке.
— Слушаю вас.
— Я бы хотел поговорить с вами, пан поручик.
На лице Дзярского не дрогнул ни один мускул.
— Пресса — великая сила, — медленно проговорил Дзярский, и Колянко понял, что попал на человека, вылепленного из той же самой глины, что и он сам.
— Раз уж мы столько сказали друг другу, — Колянко вежливо улыбнулся, — не вижу причин, мешающих нам поговорить с полным взаимным уважением.
Несколько минут они шли молча. Неожиданно Колянко сказал:
— Я не должен был спрашивать, но мне не терпится узнать…
— Слушаю вас.
— Признаю своё первое поражение, — осторожно заявил Колянко. — Откуда вы, пан, узнали, что я журналист?
— Я выбрал только наилучшую для вас возможность. Выбери я другую, мне бы пришлось говорить с вами иначе.
