Павел Вежинов - Оговор
Адвокат задумался: пока он не услышал ничего утешительного. О серьезном алиби не могло быть и речи.
— Скажите, а кто-нибудь приходил к вам, интересовался этими вопросами? Из милиции, например?
— Нет, никто! — ответили Стаменову в один голос.
Очевидно, следствие было не слишком тщательным. Стаменов любезно попрощался с коллегами Радева и поднялся этажом выше, в кабинет Невены Боровой. Его встретила сухая нервная женщина лет пятидесяти. Что-то небрежное, даже неопрятное было во всем ее облике, но это почему-то скорее располагало к ней, чем отталкивало. Возможно, этому способствовали ее интеллигентность и умные, немного усталые глаза. Стаменов в нескольких словах объяснил, кто он и зачем пришел.
— Это ужасный случай, — сказала Борова тихо. — Даже невероятный. Столько времени прошло, а я все не могу прийти в себя. Он был исключительно хорошим и честным служащим. Правда, работал без огонька, но зато добросовестно.
Затем она немного подумала и добавила:
— В нем была какая-то надломленность… Мне не верится, что такой человек способен на убийство!
— И мне не верится, — неожиданно для самого себя сказал Стаменов.
— Да, надломленность и безнадежность. И я понимаю, почему он тут же признался. Таким людям не хватает воли к сопротивлению.
— Его коллеги говорят, что в тот день вы вызывали его к себе.
— Да, вызывала.
— В котором часу?
— Думаю, что около четырех. Мне нужно было подготовить доклад для нашей главной дирекции. А он был старшим референтом, без него я этого сделать не могла. Мы составили доклад, и я его отпустила.
— Во сколько? — снова спросил Стаменов.
— Точно сказать не могу, но, вероятно, около пяти.
— Каким он вам показался?
— Не могу сказать. Я была очень усталой и не обратила внимания. С докладом, например, справился как всегда очень хорошо…
— Благодарю eat, — сказал адвокат. — А не могли бы вы показать мне этот доклад?
Женщина удивленно посмотрела на него.
— А это нужно?
— Да, нужно.
— Все же это служебный доклад. И в известном смысле — секретный.
— Речь идет о судьбе человека, товарищ Борова.
После секундного колебания женщина подошла к шкафу и вынула папку. Порывшись в ней, она протянула адвокату несколько скрепленных листков.
— Пожалуйста, — проговорила она сухо.
Стаменов внимательно прочел их. Это и в самом деле был образцовый доклад, солидный и краткий, напечатанный на машинке. Он придирчиво просмотрел каждую страничку, но не обнаружил ни одной опечатки, ни одной грамматической ошибки. В конце стояла дата — 27 мая. Именно в этот день было совершено убийство.
— Кто писал доклад? — спросил адвокат.
— Радев, разумеется. Он прекрасно печатает.
— Да, это видно. Мне придется снять копию.
— А это зачем?
— Для меня этот доклад имеет силу вещественного доказательства. Он подтверждает ваши устные показания о том, что между четырьмя и пятью часами Радев находился у вас.
Женщина нахмурилась.
— Я не могу решить этого вопроса без нашего директора. Но думаю, все будет в порядке.
Стаменов занялся теперь фатальной отлучкой. Требовалось узнать, где его подзащитный находился в это время, что делал? Пошел наводить справки! Куда? Может быть, этот мрачный и враждебно настроенный человек напряжет, наконец, свой ум и что-нибудь вспомнит? Или он только притворяется, что все забыл? Ведь он лучше всех знает, где он в действительности находился.
В таком взвинченном состоянии Стаменов вошел в небольшую закусочную. Заказал двойную порцию супа из потрохов с чесноком, бутылку лимонада… Если Радев и в самом деле между двумя и тремя часами совершил свое преступление, как мог он вернуться на работу столь спокойным? Конечно, встречается и такое. Зачем тогда Радев пошел на самопризнание?
Тупик!
Пока Стаменов ел чересчур острый суп, ему в голову пришла еще более невероятная мысль. А что если глуповатые и неправдоподобные объяснения Радева являются единственной и самой что ни на есть примитивной правдой? Не все же на свете должно быть логичным. Недаром какой-то ученый изрек: «Эта теория слишком правдоподобна для того, чтобы быть действительно верной».
Молодой адвокат выскочил из закусочной, даже не прикоснувшись к лимонаду. Нужно немедленно увидеться с Радевым, нужно хоть немного разобраться в этой темной истории. И если не в самой истории убийства, то хотя бы в чувствах подсудимого.
Но встреча состоялась только на следующий день. В спешке Стаменов забыл попросить разрешение на специальное свидание, и ему пришлось говорить с Радевым в общей комнате. Он сейчас же понял, что сглупил. Разделенные овальным окошком, они стали еще более чуждыми друг другу, чем раньше. При этом Радев опять впал в депрессию и держался так же замкнуто и враждебно, как при их первой встрече.
— Мне нужно снова поговорить с вами, — шептал Стаменов в окошко. — Вы должны еще раз рассказать мне о взаимоотношениях в вашей семье…
Радев ничего не ответил, лишь мрачно посмотрел на своего соседа. Через соседнее окошко какой-то щуплый, бледный и перепуганный мужчина тоже разговаривал со своим адвокатом. Они говорили очень тихо и чуть ли не лицом к лицу.
— Не обращайте на них внимания, — сказал Стаменов. — У них своих забот достаточно.
— Я и не обращаю, — сердито ответил Радев. — Но и вам мне больше сказать нечего.
— Хорошо, хорошо, я не стану докучать вам, — примирительно произнес Стаменов. — Несколько общих вопросов. Вы говорили, что ваша жена вышла за вас замуж не по любви, а лишь для того, чтобы не остаться старой девой.
Радев нахмурился.
— Да, я говорил об этом.
— Но потом она была хорошей женой и заботливой матерью. Что именно вы под этим подразумеваете? Она вам не изменяла до Генова?
— По крайней мере я так считаю, — сухо ответил Радев.
— Да, понимаю вас, такое случается… Наверное, в прошлом так чаще всего и было — люди женились не по любви. Но многие видные психологи и социологи утверждают, что такой союз может привести и к благополучному браку, что со временем появляются и любовь, и нежность, и привязанность… И, — как это получше выразиться, — появляется согласие, известная привычность в интимных отношениях. Может, и у вас было нечто в этом роде?
— Нет, — резко ответил Радев. — Она до конца оставалась чужой.
— Во всех отношениях?
— Во всех…
— Но у вас двое детей!
— При чем тут дети, — нервно ответил Радев. — Я говорю о сути.
— Она любила детей?
— Конечно. Как всякая культурная женщина. Но не так сильно и не так болезненно, как я.
— Почему болезненно?
— Очень просто, — спокойно объяснил Радев. — Муж нередко переносит на детей то, что не сумел дать их матери. И надеется получить от них то, чего не получил от нее.
— Вы правы, — согласился Стаменов. — И вопреки всему вы до последнего дня любили свою жену так же, как любили ее с самого начала?
— Да, именно так.
— Не знаю… И не понимаю вас! — с огорчением воскликнул Стаменов. — И не могу представить себе, как вы могли всю жизнь терпеть эту холодность… Ведь это, по сути дела, пренебрежение… И оскорбление того, что каждый нормальный человек ценит в себе. Как же всему этому не превратиться во враждебность, пусть в скрытую…
— Может превратиться, конечно!.. А как могут верующие испытывать такую безграничную любовь к своему богу? Неужели на свете существует нечто более далекое и более беспощадное, чем он?
— Именно поэтому они и перестают верить в него.
— Не все, — со вздохом сказал Радев. — Только сильные духом. А покорность убивает и последние силы, и независимость духа. Она была сильнее меня в этой трагической игре.
— Трагической? Почему трагической?
Радев снова нахмурился и недружелюбно сказал:
— Вы расспрашиваете меня не как защитник, а как следователь.
— Ошибаетесь. Я искренне хочу вам помочь. Ладно, не будем больше спорить… Вы можете дать мне хоть какое-нибудь объективное доказательство вашей любви к жене? Что-нибудь такое, что могло бы пригодиться в суде? Письма… Рассказ о каком-то случае…
— Мы никогда не писали друг другу.
Стаменов вздрогнул. Эти слова были проникнуты неподдельной горечью.
— Вы ни разу не поругались с женой из-за ее любовника?
— Ни разу.
— Даже не говорили о нем?
Радев ответил не сразу.
— Два раза я намекнул ей, что ее не должны видеть с чужими людьми в общественных местах. Но выглядело это скорее как капитуляция, а не как упрек…
Стаменов решил, что и этот разговор ни к чему не приведет. Не оставалось ничего другого, кроме как задать свой самый важный вопрос. И он задал его почти небрежно. Радев не должен был понять, какое значение он придает ему.