Б. Седов - Знахарь. Путевка в «Кресты»
— Дык сам бы…
— Нишкни! Слушай дале… В общем, взвыла собачина. Ды так, знаешь, тоскливо-тоскливо, что ажно за душу взяла. А баба моя и ну с ею на пару. Бежит к машине, голосит, значица: «Ой Герда, ты моя Герда!»… Во, вспомнил: Гердой ротвейлершу звали… Так вото: «Герда, Герда!» орет, а меня тута и ржач разбирает. Ой, блин, и конкретный же ржач! И грызуны радом сопливые, с магнитофоном. Млеют, отравы, давятся. Жвачкой своей поперхнуться готовы. И самое что ж западло: мусора, курвы, тоже зырят стоят. Просто так, недалече. Ни по дежурке, ни по чему, тачка радом охранная их оказалась. Так ведь, где их не ждут, оне завсегда. Зырят, падлы, и никуда их не деть… Ну, типа, представь, стою, как обконченный: и вроде б как в падлу рвать в этот хипеж, а вроде б как надо — баба ж родная. Ну и собака, хотя и сучка кусачая…
Витька довольно хрюкнул и шумно вздохнул. Он ждал продолжения. Я, впрочем, тоже. Хотя и не с таким энтузиазмом.
— А ротвейлейрша ж, падла, когтьми скрежещтет передними по асфальту и голосит… ну, так голосисто! — Я сразу представил, насколько голосисто скрежетала в тот мерзопакостнейший момент ее жизни собака. — А баба-то, дура, тоже орет. Ну, тут мое дело мужицкое, сказать: «Спок!».
— И типа… — Бомж Дима аж сжался в предвкушении продолжения занимательного рассказа, но я его прервал банальным вопросом:
— Жрать здесь будет когда-нибудь?
— Жди-и-и! Воды похлебаешь. — Артист бросил на меня мимолетный удивленный взгляд. Он был поражен! Он был шокирован! После того, как я чересчур жестко занял свое место в той келье, где мы сейчас находились, он посчитал, что воспринимать меня можно как завсегдатая, если не более… И вдруг подобный вопрос! — Да и воды коли дадут…
Я понял, что слишком много хочу.
— Ты, Кость, слушай дале… Так вот, подбегает баба моя к этой пизде, хватат ее за ноги за задние и ну тянуть на себя. Прям как пень выкорчевыват! И ни туды, ни сюды. Собака вопит, менты с грызунами ржут, падлы, на пару. Я, типа, стою и смотрю — хрен его знает, чё делать. Застряла, и все тут, ротвейлерша, — тачку домкратить нады.
— И поддомкратили?
— Ты слушай… Баба видит, шо хрен ли чего. Ну и ко мне: «Помоги, — визжит, — Димка!!! Фули зыришь! — орет. — Тебя бы так, мудака, угораздило!..»
— …Тебя и не так, бывалочи…
— …И правда, не так. А тута, чё делать. А не хрена делать, баба-т своя. Помогать надыть, куды денесся. И вот, короче, подхожу я к энтой собаке, цепляю ее за задние ноги и ну тягать на себя. Не так чтобы сильно, конечно. «А то, и взаправду, — думаю, — выдерну из-под машины, так эта отрава, не разобравшись, тут первого меня и пожрет». Злая ж она, да и глупая, я уже говорил. И вот дергаю я несильно ее туда и обратно да представляю: «И како ж энто со стороны? И шо ж люди подумают, какие не знают?» А подумали б, ясно, одно: «Во, мужик, собачину натянул на себя прям на улиццы! И никого ж, негодяй, не стесняется. Прям при людях при живых ша и кончит. А собачка-то бедная, больно-то ей! Так и орет! Так и извивается вся! И похоже, урод, еще и прицепил ее к машине своей за ошейник…»
Я постарался представить, а что бы я мог подумать, увидев такую картину. Получалось, подумал бы примерно то же, о чем сейчас живописал Артист. — …Надоело мне с дурою с этою копошиться, опустил я ее, значит, на землю, машину взял за порог, попробовал приподнять. Ан никак! А вроде с виду-то легкая. Да тока без помощи… Мусоров просить впадлу, детей тож вроде как…
— И как вытащили?
— Да так и вытащили. С бабой взялись вдвоем, приподняли все ж таки. Она, бедная, перднула аж.
— А собака?
— А чего ей, собаке. Будку вытащила свою, по траве ей повозила, да и пошла вновь на охоту — кошаков, значит, искать. Подбородок чуть ободрала, и все.
— Ясно, — пропел Витька. — Все с вами ясненько… А с бабой-то чё, говорил, пересрались?
— А с бабой уж после. Я ж такой, бывает, сперва ляпну чего, а потом тока думаю: «И чего же сказал?» Вот тако и здеся: подколол я, значит, ее. Говорю, что куда интереснее было бы, когда так вот мордою под машиной не собака враскорячку бы оказалась, а, типа, ее хозяйка. Тады и легавые подмогнули бы с радостью, и грызуны. В очередь, говорю, становились бы помогать. А я б еще с этого денег собрал. Баба, видно, к тому моменту еще не остыла, да и нервы у ей на пределе. Ну и кинулась на меня. Прям на полном сурьезе. И собака, дура, за ею. Отхерачили на пару меня так, что в больнице аж оказался.
— М-да, бывают дела… — вздохнул Витька. — Со мной вот тож было…
О том, что с ним было, я так и не узнал. В замке заскрежетал ключ, и на пороге объявится здоровяк-вертухай. Окинул взглядом камеру, брезгливо поморщился и поманил меня пальцем.
— Разин, на выход.
Я не заставил себя долго упрашивать. Уверенность в том, что недоразумение с моим задержанием вот-вот разъяснится, до сих пор не выветрилась из моей глупой башки, и я слезал со своего бетонного пьедестала радостный от того, что наконец-то все прояснилось. Но мою радость тотчас, стоило мне замешкаться, выходя из камеры, расколотил на мельчайшие осколки хлесткий удар по почкам.
Я сумел устоять на ногах, но все тело словно тряхнуло электрическим током. И лишь потом пришла боль. И лишь потом перехватило дыхание. Я весь сжался, не в состоянии сделать ни шагу. В глазах потемнело, меня неудержимо потянуло к чему-нибудь прислониться, и я сам не заметил, как присел на корточки в узком проходе с несколькими железными дверями по бокам. И тут же меня достал крепкий пинок. Я ткнулся физиономией в жесткий бетонный пол.
— Ты, пидар, куда послал меня?! — пробасил надо мной вертухай и наступил мне на спину тяжелым ментовским ботинком.
Я что-то не помнил, чтобы куда-нибудь его посылал. Впрочем, в этот момент я вообще ничего не помнил. Ничего не соображал. Просто валялся, втоптанный в пол, как червяк.
— Вста-авай, мать твою! Какое там встать!
Мне показалось, что прапор перенес на ту ногу, которая опиралась мне на спину, все свои полтора центнера веса. Мою руку, неудачно подвернутую под грудь, этим весом будто сжало в тисках. Мои кишки уже приготовились от этой тяжести превратиться в лапшу. Мои косточки уже собрались обратиться в пыль.
Но чудовищный пресс вдруг отпустил, и я сумел с трудом втянуть в себя воздух. Размежил веки и уткнулся взглядом в серый неровный пол. И застонал… Кажется, я тогда застонал. Хотя можно ли помнить об этом точно?
Прапор гремел надо мной связкой ключей, со скрежетом возил ими в замке камеры, из которой я только что торжественно вылетел. Я понимал, что сейчас он запрет дверь и вновь примется за меня. И худо мне будет, если к этому времени не сумею подняться. Буду валяться и дальше — так этот ментовский боров не откажет себе в желании снова потоптаться у меня на спине. Но сил подняться на ноги не было. Ничего не было. Кроме боязни проявить себя здесь слабаком. И кроме стремления выжить, пройти это чистилище и выбраться отсюда живым и, желательно, не инвалидом. Ипопробовать выяснить, как же так получилось, что я оказался в подобном дерьме, где меня легко посылает подальше черножопый дикарь и где я за просто так получаю по почкам? А потом о мою спину еще и вытирает подошвы какой-то узколобый легавый.
Что за ублюдок направил меня сюда то ли росчерком своего «Паркера» или «Монблана», то ли своим веским словом? Кому я, тихоня, оказался так нужен?
Сначала попробовать выяснить… Потом постараться свернуть кой-кому, кто этого заслужил, его цыплячью шейку. Пусть это будет хоть сегодняшний прокуроришка, хоть сам губернатор. Чтобы отомстить, я доберусь до кого угодно. И до Фиделя Кастро, окажись он причастен к этой подставе. Ведь если я оставлю то, что со мной происходит, без сдачи, то не смогу дальше жить с таким грузом. Вот только, чтобы сбросить с себя этот груз, надо найти в себе силы сейчас подняться на ноги. Не предоставлять никому повода давить сапогами мне ребра и утюжить мне внутренности.
Выжить!
Я скрипнул зубами и, превозмогая дикую боль в спине, встал на колени спиной к продолжавшему бряцать ключами мерзавцу.
Выжить!
Перебирая руками по некрашеной шершавой стене, я с трудом разогнул сперва одну ногу. Потом — другую. Если бы были на это силы, я закричал бы. Я застонал бы. Но лишь молча разгрыз себе изнутри губу. Отчетливо ощутил во рту привкус крови и, похоже, от этого мне стало легче.
— Живуч, пес, — прозвучал одобрительный возглас со стороны двери, ведущей в большой тамбур, где располагалась охрана.
Я оторвал взгляд от стены и перевел его на довольно лыбящегося в паре шагах от меня прапора. Эта сволочь была на голову выше меня. А ведь я не мог похвастаться маленьким ростом. Эта сволочь весила в два раза больше меня. А ведь во мне жил и костей было на пять с гаком пудов. Эта сволочь сейчас ни за что ни про что пинала меня ногами!
И я постарался получше запомнить его осклабившуюся рожу. Когда-нибудь я его отыщу.
