Анатолий Жаренов - Кладоискатели
— Убил, да?
Три часа тридцать минут…
Глава четвертая
В понедельник Шухов послал весь свой опыт к чертям. Опыт — отличная штука до тех пор, пока не превратится в шоры на глазах. Когда опыт начнет руководить поступками и мыслями человека, заставит этого человека верить только своим ощущениям и убеждениям, тогда этому опыту надо сказать «прости». Опыт не приемлет неожиданных поворотов. Они обрушиваются на него, как гроза на крынку с молоком. И молоко скисает, превращается в простоквашу.
Шухов знал цену косвенным доказательствам и относился к ним соответственно. В деле Назарова косвенных доказательств было достаточно. Но в этом деле имелось одно обстоятельство, от которого нельзя было просто отмахнуться. Это деньги, семь тысяч рублей. В арсенале шуховского опыта было накоплено немало похожих случаев, когда деньги играли главную роль. И сейчас он не мог сбросить со счетов психологию корысти, которая часто толкает людей на преступления. Но проклятые семь тысяч никак не хотели вписываться ни в одну из версий, сколько он их ни придумывал. Была жертва — Назаров. Был мотив — семь тысяч рублей. Очень основательный мотив. Очень убедительный. Были подозреваемые — Мокеева, Комаров, сын Комарова и с некоторых пор муж Мокеевой — чудаковатый Эдя. Последний, правда, ни в какие ворота не хотел лезть. Шухов немедленно раздражался, как только мысль об Эде приходила в голову.
Экспертиза не внесла в дело ничего нового: «Назаров убит между тремя и пятью часами утра». Орудие убийства не найдено, значит, убийца унес нож с собой. Предположение о том, что обходчик решил кончить жизнь самоубийством, не годилось. Это глупое предположение возникло на секунду у Шухова, и он тут же отругал себя. «От безнадежности, что ли?» — мелькнула мысль.
Про будильник эксперт сообщил, что это старый механизм, но с удивительно точным ходом. На будильнике обнаружили отпечатки пальцев Назарова. Больше ничего. Были изучены осколки аквариума. На них никаких отпечатков не оказалось. Полусожженные книги Шухов попросил доставить к нему в кабинет, полистал еще раз, пожал плечами. От книг воняло керосином. Вот и все. Следы на полу в квартире интереса не представляли, ибо не было их, этих следов: пожарники потрудились на славу.
О Назарове в характеристике с места работы отзывались весьма положительно. Трудовая книжка — в порядке. В ней записано несколько благодарностей. Уволился Назаров по собственному желанию. Говорили о нем, правда, как-то общо: «Монтер хороший…», «Золотые руки — починит, что хочешь…», «Как человек? Да кто его знает? Неплохой вроде человек, замкнутый немного, но уважительный…», «Он как-то больше сам по себе…», «Непьющий, поэтому и не водился ни с кем…», «Поговорите с Петровым…».
Петров, громоздкий мужчина с обветренным лицом:
— О Назарове? Что сказать? Заходил он ко мне. Коробку как-то мастерил, железа просил. Когда? Да с год уже будет. Еще чего? Право, не знаю. Курили мы с ним иногда, беседовали. О чем? Да о пустяках. О погоде, о болезнях. Он мне еще рецепт дальневосточный дал от ревматизма. «Иголки, — говорит, — в уксусе раствори и мажься».
— Мазались?
— Пробовал.
— Ну и как, помогло?
— Да кто его знает. Может, и помогло.
— Странностей за ним не водилось?
— За Назаровым-то? Нет, не замечал. Тихий мужик был. И врагов-то у него не должно бы быть. А поди вот. Убили. За что человека убили? Ума не приложу…
Но семь тысяч рублей были в руках у Мокеевой. Семь тысяч не букет цветов…
— Вы утверждаете, что ваш муж следил за вами. На чем основываете вы свои подозрения?
— Кто же еще?
Вот именно. Кто же еще будет в темноте бродить за любовницей обходчика, как не ревнивый муж? А он не показался Шухову ревнивым. Ему вообще наплевать, этому Эде, на жену и ее дела. Или не наплевать? Тогда Шухова надо, как рваный носок, выбросить в мусорный ящик. Не разобрался он в Мокееве. Да и с Назаровым нет ясности. Восемь лет в городе жил тихий человек — обходчик Назаров. На девятый собрался куда-то ехать. Продал дом — и привет.
Продал дом… Продал дом… Зачем ему понадобилось продавать дом? Мокеева на этот счет толком ничего не смогла объяснить. Надоело ему, видите ли, в нашем городе жить. Скучно стало. В конце концов, может, и нет в этом поступке ничего особенного. Наскучило человеку на одном месте жить, захотел сменить обстановку. Странно тут другое: сам Назаров. На работе о нем отзываются как-то неопределенно. Соседи тоже. Старик Комаров, правда, не удержался, брякнул словечко, но тут же споткнулся, прикусил язык. И вытянуть что-нибудь из Комарова не представляется возможным: крепкий орешек этот старик, не раскусишь.
Размышления Шухова прервал телефонный звонок. В трубке зарокотал голос Кожохина:
— Поговорить надо, Павел Михайлович.
— Что-нибудь новое?
— Да как сказать. Оно вроде старое, но на новый мотив.
Кожохин зашел минут через десять. Сел, не снимая пальто. Вытащил сигарету.
— Комаров номера откалывает, — сказал он, выпуская струйку дыма через нос и следя за облачком. — Всю ночь около милиционера просидел.
— Что-что? — не понял Шухов.
— Да около же назаровского дома. Явился с вечера, уселся на крылечко, заявил постовому, что дом теперь ему принадлежит и он его вроде сам охранять должен. Не доверяет милиции, и все такое…
— Ну?
— Ну и просидел. Байки рассказывал. Со светом спать ушел.
— Н-да, — протянул Шухов. — Историйка. Между прочим, Мокееву я отпустил. Прокурор не дал санкции на задержание. Говорит, оснований мало. Взял подписку о невыезде. Да я и сам вижу, что оснований мало. Никаких, словом, оснований нет.
— А деньги?
— Деньги? Деньги в сейфе лежат.
— Да не о том я.
— И я не о том, Иван Петрович. Назаров действительно брал билет до Курска. Кассирша опознала Мокееву. Сказала, что вместе с ней был Назаров, описала его. Ошибки быть не может, потому что внешность у убитого уж очень характерная, запоминающаяся.
— Но мы-то нашли билет до Сочи. Он что, второй раз в кассу приходил?
— Тут я тебе не помощник. В Сочи сейчас едут сотни людей. Может, он и приходил второй раз в кассу.
— Что же, кассирша Назарова во второй раз не приметила?
— Во-первых, она там не одна. Во-вторых, этот вопрос открыт.
— Дела… — Кожохин раздавил сигарету в пепельнице, вздохнул.
— Надо думать, что дальше предпринимать будем, — сказал Шухов. — Главное, по-моему, Назаров. Не знаем мы ничего о Назарове. Получается так: жил человек, работал, а чем дышал, о чем мечтал, неизвестно. Я вот почитал показания и увидел пустоту, общее место. Чувствуется, что, пока мы эту пустоту не заполним, толку не будет. Запросами, сам понимаешь, тут не отделаешься. Видимо, надо съездить кое-куда.
— С начальством говорили?
— Говорил. Начальство согласно. Командировку хоть сейчас выпишут…
Шухов проводил Кожохина до аэродрома. Выпили в буфете по кружке пива. Шухов поглядел, как самолет оторвался от взлетной полосы. Остаток дня просидел над бумагами, которых уже накопилось порядочно. Во вторник ему доложили, что старик Комаров опять сидел возле дома, калякал с милиционером, подсчитывал убытки от потерь.
— Ну что ж, — сказал Шухов. — Поглядим, что из этого выйдет.
Подумал, все ли сделано? За Мокеевой наблюдают. Раз. За изобретателем Эдей — тоже. Два. Комаров на виду. Три. Его сын Дмитрий? Произвел на Шухова хорошее впечатление. Явно не понимал в воскресенье, зачем он потребовался милиции, когда его нашли в лесу. Собирал грибы. И набрал уже полную корзинку к тому часу, когда его увидели. Человек, совершивший убийство, вряд ли способен с таким усердием искать грибы. На отца Дмитрий похож только внешне. Характер, видимо, мягкий, покладистый. Манера держаться — приятная. Говорит неторопливо, толково, спокойно. «В мать удался», — подумал Шухов, вспоминая дебелую старуху с ухватом.
— Назарова хорошо знаете?
— Да нет. Батя с ним больше беседовал. У меня другая компания.
— Заходил к вам Назаров?
— Редко. Батя сам к нему путешествовал. Почти соседи ведь.
— Чего так поздно жениться надумали?
— Пришлось так, выходит.
Еще вопросы. Еще. И еще. Вопросы, имеющие отношение к делу и не имеющие к нему никакого отношения. Спокойные ответы, прямые, без уверток. Никаких нюансов. Однако алиби у Дмитрия нет. Алиби есть у Мокеевой. У ее мужа алиби непрочное. Да и Мокеева утверждает, что Эдя следил за ней. Только в утро убийства Мокеева мужа не видела. В утро убийства, сказала Мокеева, никто за ней не шел. А соседи Эди говорят, что в четыре часа эта штука на потолке Эдиной квартиры гудела во всю ивановскую. Однако соседи говорят, что эта штука гудит ежедневно, регулярно, в одно и то же время. Мог Эдя включать ее и уходить? Мог, конечно. За Эдей ведь никто не следил.
