Татьяна Полякова - Овечка в волчьей шкуре
— Ну-ну, успокойся и расскажи по порядку. Нам совершенно некуда торопиться. Ты ведь не на полчаса заскочила?
Я подумала: моя мама была учительницей, и этот тон, и этот пронизывающий взгляд выработан годами, это отметины профессии, и тут же мне в голову пришла другая мысль и так поразила, что я на мгновение лишилась дара речи. Я никогда не любила свою мать. И она тоже не любила меня. Ни сейчас, ни в детстве. Я была любимицей отца и любила его. Он был самым близким для меня человеком: отцом, другом, наставником, кем угодно, и в этой моей любви совершенно не было места для женщины, то есть для матери.
— Ты плохо выглядишь, — сказала она участливо.
— Где папа? — спросила я.
— Отдыхает. Не беспокой его.
— Я только взгляну.
— Он просыпается от малейшего шума. Честно говоря, мне нелегко с твоим отцом. Пусть спит. Расскажи мне о том, что произошло.
— О чем?
— Да ты меня с ума сведешь. — Ее тонкие брови сошлись у переносицы. — Ты являешься сюда, рассказываешь совершенно нелепую историю… Вы что, поссорились с Андреем?
Я потерла виски, уговаривая себя, что все это не сумасшествие, я не проснусь от собственного крика и это все взаправду: кухня, мама и я сама.
— Мама, ты слышала, что я сказала: нас пытались убить.
— Разумеется, я слышала. По-моему, это глупость. С какой стати тебя кому-то убивать?
— Я не знаю. Я ничего не помню из того, что было со мной раньше. Я помню день, когда Андрюша выписывал меня из больницы. Я лежала одна в палате, белые шторы на окнах, вошла сестра и сказала: «За вами приехал муж», а потом я увидела Андрюшу. Но это не была больница в Екатеринбурге, потому что из той больницы мы ехали на машине не больше часа, и он привез меня к нам домой. По дороге рассказывал, кто я и что произошло со мной. И от него я узнала, что я Шульгина Анна Ивановна, что мои родители живут в Екатеринбурге, что ты уехала домой, потому что у папы сердечный приступ.
— Да, так и было, — растерянно ответила мама. — Почему ты говоришь, что ничего не помнишь?
— Мама, как же так, если авария произошла в Екатеринбурге, почему я оказалась за сотни километров отсюда, в какой-то больнице…
— Это вовсе не больница, это был санаторий. У тебя были проблемы с позвоночником, и нам посоветовали отправить тебя туда. И мы поехали. Потом папа вернулся домой, чтобы продлить отпуск, и тогда с ним случился сердечный приступ.
— Меня перевезли в санаторий в бессознательном состоянии?
— Нет, конечно. Это было бы попросту невозможно.
— Но я ничего не помню. Совершенно ничего. Ни тебя, ни отца, ни врачей, ни аварию, ни своего имени. Совершенно ничего. Что со мной было и кем я была до одиннадцатого мая прошлого года?
— Невероятно, — нахмурилась мама. — Почему ты раньше мне ничего не рассказывала?
Я что-то ответила, но не мой ответ и даже не то, что говорила мама, занимало меня, а только одна мысль: я сижу в углу, прямо напротив двери в кухню, зажатая между столом и холодильником, слева окно, но что толку мне от этого окна, если мы на втором этаже? Мама устроилась рядом, и теперь, чтобы покинуть этот угол, мне придется…
— Я все-таки хочу взглянуть на папу, — пролепетала я. — Не думаю, что он рассердится, увидев меня.
— Конечно, дорогая, я совсем не это имела в виду…
Я поднялась, не дослушав её, и она вынуждена была подняться и отступить под моим напором.
— Где он?
— В спальне.
— Мама, я не помню, где у нас спальня.
— О господи, идем за мной.
Я вышла в прихожую, узким коридором достигла спальни и распахнула дверь. В кресле в профиль ко мне сидел мужчина, старый, лысый, свет от окна падал на его лицо, а я в ужасе замерла, потом сделала несколько шагов, он повернулся, а я едва не закричала.
— Здравствуй, дочка, — елейным голосом сказал он, хотя глаза его смотрели с откровенной ненавистью, а я, холодея и цепляясь за тонкую нить здравого смысла, вдруг совершенно отчетливо и неотвратимо поняла: это не мой отец. Этот человек никогда не был моим отцом. Я резко повернулась и увидела глаза матери, она прижалась спиной к двери и исподлобья смотрела на меня.
— Это не мой отец, — чеканя слова, сказала я. — Что вы сделали с моим отцом?
Человек в кресле поднялся, зло хихикнув, а та, что стояла у двери, злобно пробормотала:
— Ты сошла с ума. Разве ты ещё не поняла? Ты сумасшедшая. Ты убийца, ты убиваешь в припадке безумия. Тебе нужна помощь. Слышишь? Ты должна лечиться, ты опасна. — Она шипела, слюна скопилась в уголках рта, и оттого, наверное, женщина с бесцветными глазами напомнила мне змею. А тот, что находился сзади, все приближался. И в его походке, поджарой, тренированной фигуре не было ничего от больного старика. Они оба дышали неприкрытой ненавистью и походили на вампиров из дурного фильма ужасов. Не оборачиваясь, я ударила ногой, с удовлетворением отметив, как он взвыл от боли, стремительно развернулась на пятках и ударила ещё раз. Женщина отлепилась от двери и бросилась на меня, желтоватые ногти нацелились в лицо, удар кулаком в грудь отбросил её в сторону, но не остановил; взвыв, она бросилась ещё раз, левая рука вцепилась в мое лицо, а мне показалось, что это не ладонь, а когтистая лапа. Я ударила её очень сильно, лицо женщины посерело, она рухнула на колени, взвыв не от боли даже, а от отчаяния, я бросилась в прихожую, схватила сумку, и пока доставала пистолет, они оба уже появились в коридоре, двое нелюдей с горящими ненавистью глазами. «Таких не остановить», — с ужасом подумала я, но пистолет в моих руках все же заставил их замереть.
— Ты ведь не станешь стрелять в свою мамочку? — спросила она и даже улыбнулась, а я подумала: «Я действительно сошла с ума, по-настоящему такого не бывает». — Доченька, дорогая, мы поможем тебе, ты ляжешь в хорошую больницу, ты выздоровеешь…
— Где Андрей? — спросила я в отчаянии.
— Ты убила его. Ты всех их убила. Ты больна, тебе надо в больницу. Доверься мне, и все будет хорошо. — Она смотрела мне в глаза и шаг за шагом приближалась, и тот, что был с ней, тоже. Я отступила, щелкнула предохранителем. Что-то стекало с подбородка, я провела по лицу ладонью и обнаружила кровь на пальцах, распахнула дверь, подхватила сумку и вышла, на одно мгновение увидев свое отражение в зеркале: бледное лицо, залитое кровью, рысьи глаза, безумное, почти нечеловеческое лицо. Я захлопнула дверь и бросилась вниз по ступенькам, ожидая, что они кинутся следом или закричат, но было тихо, только мои торопливые шаги, и ничего больше.
Я открыла подъездную дверь и оказалась в узком пространстве между первой и второй дверью и только тогда подумала: «Мне нельзя на улицу». Рядом ещё одна дверь, должно быть, в подвал, я дернула за ручку, и дверь открылась, я торопливо спустилась вниз. Солнечный свет сюда не доходил, а где включатель, я не знала, да он был мне и не нужен сейчас, темнота казалась спасительной.
Я продвигалась вперед очень осторожно и прислушивалась. Вот подъехала машина, шаги на лестнице, чьи-то голоса, ребенок плачет. Слева пробивался свет, там окошко, забранное решеткой, вокруг множество дверей, номера квартир написаны мелом. Обыкновенный подвал с клетушками… Они в основном заперты, навесные замки, это мне не подходит… дверь с личиной, открыть её плевое дело… Я вошла в темный чуланчик, аккуратно закрыла дверь, заблокировала её ржавой лопатой. Сюда могут явиться хозяева, хотя в такое время года делать здесь особенно нечего — заготовки на зиму давно подъели, а клетушки эти в основном для них и существуют.
Помещение было маленьким, яма для картошки, большой ящик, в котором хранили морковь, полки вдоль стены, сейчас пустые. Я устроилась на нижней и стала ждать. Где-то за перегородкой шуршали мыши, затем к их возне прибавился ещё звук, а сердце мое тревожно забилось. Кто-то, не один, двое, нет, трое двигались по узкому коридору. Двигались почти бесшумно, мысленно я видела их напряженные лица, их вытянутые вперед руки… Сквозь щели двери на мгновение мелькнул луч фонарика, а я усмехнулась: ребята неосторожны, а может, чересчур самонадеянны?
На осмотр подвала они потратили минут пятнадцать, я слышала их удаляющиеся шаги, хлопнула дверь. Тишина. Где-то рядом должна быть их машина, а может, и две. Дом будут держать под наблюдением. Даже если они уверены, что я сбежала, все-таки рисковать не станут. Если «родители» остались в квартире, они скорее всего не ждут моего возвращения. Почему бы не навестить их и наконец кое-что не узнать?
Я поднялась с полки, на которой сидела, сунула сумку в угол, завалив её старыми мешками, сняла пистолет с предохранителя и очень осторожно открыла дверь. Длинный коридор тонул в темноте, я преодолела его минуты за две и вскоре поднималась по лестнице. Мелькнула мысль: они могли запереть дверь, но дверь в подвал оказалась открыта, я постояла в небольшом пространстве между дверью в подъезд и дверью на улицу, детский голосок что-то напевал совсем рядом. Я распахнула дверь в подъезд, поднялась на три ступеньки и оказалась перед лифтом, вошла и нажала кнопку девятого этажа. На площадке было пусто. Тишина такая, точно весь дом вдруг вымер. Я спустилась по лестнице на третий этаж. Несколько минут стояла, прислушиваясь, потом спустилась ещё на один пролет. Дверь в квартиру «родителей» была закрыта неплотно, будто кто-то нарочно приглашал меня войти, а внутренний голос отчаянно взвыл: «Опасность», но я распахнула дверь и вошла. Запах… Такой знакомый запах, вызывающий тошноту и головокружение. Я сделала несколько шагов, прежде чем увидела кровь на стене, кто-то цеплялся за стену окровавленными пальцами. Я свернула в комнату. Та, что называла себя моей матерью, лежала возле самого порога. Ковер, пол, стена, одежда на женщине — все было залито кровью. Трудно поверить, что столько крови могло содержать её сухопарое тело. Мужчину я нашла в кухне, он пытался открыть окно…
