Евгений Монах - Братва: Век свободы не видать
Иногда это очень полезно для моих чувствительных нервов. После нелегкого трудового дня — в особенности.
Медвежья услуга
— Цыпа, тебе следует как-нибудь разнообразить методы работы, — строго указал я соратнику во время его ежедневного доклада по текущим делам. — Мент, что кормится от нашей фирмы, предупредил о создании в РУОПе спецбригады по расследованию выбросившихся из окон и с балконов. Проявляй в будущем хоть децал хитромудрости. Лады? Есть какие-то дельные варианты?
— Без проблем, Евген! — самодовольно заявил Цыпленок. — Можно полиэтиленовый мешок на башку клиенту надевать с выдавленным туда клеем «Момент». Мол, токсикоманом умерший был, вот и задохся по неосторожности.
— Ладушки! — чуток поразмыслив, одобрил я. — На некоторое время, пожалуй, покатит. Ныне токсикомания в большой моде. Что у нас дальше на повестке?
— Ничего особо важного, Евген. Мелочевка всякая. Муть, короче. — Цыпа вдруг почему-то сильно заинтересовался пепельницей-«акулой» на моем письменном столе, которую имел счастье лицезреть до этого уже биллионы раз. Ну, накрайняк, сотни раз — это уж железный верняк.
Заподозрив неладное, я внимательно-придирчивым взглядом ощупал насупленную мордаху подручного и поинтересовался самым невинным тоном:
— Какая такая мелочевка, браток? У всех девчонок одновременно настали «критические» дни? Разжуй поподробней, в чем конкретно эта «муть» заключается. Шибко мне любопытно почему-то. Рассказывай!
— Обычная текучка, Евген. — Цыпленок сделал последнюю слабую попытку уйти от ответа. — В «Кенте», к примеру, две наши шлюхи передрались промеж собой из-за одного выгодного клиента.
— Кончай темнить, братишка! — усмехнулся я. — У тебя ведь на фейсе аршинными буквами написано, что скрываешь нечто серьезное. Давай выкладывай. Хватит уж родному шефу голову морочить, в натуре!
— Все под контролем, Михалыч. Нынче по утряне задержан мусорами метрдотель гостиницы «Кент» Гришка.
— Из-за бабской баталии? — удивился я.
— Нет. По подозрению в убийстве приезжего коммерсанта и еще какого-то фраера. К делам фирмы явно никакого отношения не имеет. Так что не хипишуй зазря, Евген. Это личная головная боль Гришуни, а вовсе не наша. Гарантия!
— Цыпа, ты, как всегда, наивен до полного беспредела! — сообщил я свое ценное открытие молодому соратнику. — Двойная мокруха — это верный «вышак». И чтоб оттянуть расстрел хотя бы на месячишко-другой, Григорий запросто может начать давать показания на нашу фирму. Просекаешь?
— Ясное дело. Но ведь сейчас, я слыхал, уже не расстреливают, кажись?
— Ну и что из того? Пожизненное заключение в помещении камерного типа навряд ли будет более привлекательным для Гришки, чем расстрел. Хрен редьки не слаще, как говорится.
— И что же нам теперь делать? — озабоченно наморщил лоб Цыпленок, вкурив, наконец, мою безусловно стопроцентную правоту.
— Обмозгую на досуге, браток. Беру нарисовавшуюся проблемку под личную собственность. Григорий содержится в следственном изоляторе?
— Пока нет. Сидит в одиночной камере ИВ С Фрунзенского РОВД. Этап в СИЗО будет не раньше чем через три дня.
— Откуда такая стальная уверенность?
— На тюрьму из райотдела увозят по пятницам, Евген, а сегодня только вторник.
— Понятно. Во Фрунзенском, помнится, у нас имеется свой кадр?
— Да. Но мелкая сошка — старший сержант всего лишь, — Цыпа выпятил нижнюю губу, выказывая полное пренебрежение к такому незначительному воинскому званию. — Побег организовать он не в силах. Гарантия!
— Побег на волю — безусловно! — усмехнулся я, закуривая. — А в «Сочи»?
— А вот это — без базара, — довольно скривил губы мой заплечных дел мастер. — Самое правильное решение, считаю. Сварганю в лучшем виде. Нынче же с сержантом конкретно перетолкую. За парочку «штук» гринов подпишется на ликвид. Рубль за сто!
— Ладушки. Сам лично с ментом побеседую, прощупаю на ржавость. Созвонись-ка с ним и забей «стрелку» на сегодня.
Пока Цыпа, задумчиво шевеля пшеничными бровями, тыкал указательным пальцем в цифровой диск телефона, я успел слегка побаловать себя свежим горьковато-пряным баварским пивком из холодильника для поднятия жизненного тонуса и более оптимистичного восприятия окружающей жестокой действительности, где нет места старомодным сантиментам. Гришка, конечно, был моим шнырем на зоне, чуть ли не приятелем, но карты Фортуны легли для него на этот раз не в цвет. Фатально то бишь. И тут уже ничего не поделать, такова, видно, воля судьбы, а против судьбы не попрешь, как известно. К тому же — своя рубашка ближе к телу.
Нам явно пофартило: старший сержант Иван Гаврилович Черепков после ночного дежурства в ИВС отдыхал сейчас у себя в общаге, принадлежавшей областному управлению внутренних дел.
Через четверть часа мы с Цыпой уже бодро топали по широким лестничным маршам ментовского общежития, отыскивая нужную нам шестьдесят шестую комнату.
Она благополучно нашлась в начале длинного прямого коридора на четвертом этаже. Малометражная комнатенка с низким потолком поражала своим ничем не прикрытым убожеством. Железная кровать, застеленная грубым байковым одеялом, пара колченогих деревянных стульев и пошарпанный, в далеком прошлом полированный, обеденный стол — вот и вся скудная меблировка жилья старшего сержанта милиции. Но был и небольшой скромненький позитив — Иван Гаврилович Черепков проживал здесь, судя по всему, в гордом одиночестве. И то вперед, как говорится.
Хозяин эмвэдэшного «апартамента» безмятежно возлежал в фиолетовом спортивном трико на своей спартанской кровати и с хмурой мордой читал газету бесплатных объявлений «Ярмарка».
При нашем появлении сержант неохотно скинул ноги на голый пол и принял более приличное случаю сидячее положение.
Явно обуреваемый эмоциями, Черепков, отшвырнув газету в угол, воскликнул:
— Свинство какое! Даже в деревянных домах однокомнатные квартиры дешевле трех тысяч долларов не продаются! Это ж мне почти два года надо вкалывать, причем не тратя ни копейки на жратву и шмотки!
— Да, служивый брат, твоя горькая правда! — почти натурально, понимающе вздохнул я. — Выходит, и тебя испортил квартирный вопрос?
Тупоголовый блюститель правопорядка, ясное дело, не сумел оценить моего тонкого юмора с использованием общеизвестного классического афоризма из «Золотого теленка» Ильфа и Петрова. Даже не улыбнулся, козел, сохранив на простоватом веснушчатом лице замкнуто-озлобленную мину.
— Никто меня не портил! — поняв мои слова по-плебейски явно превратно, набычился мент. — Зачем пожаловали? Никакой стоящей внимания информации пока что для вас не имеется.
— А мы вовсе не за этим навестили тебя, земляк. — Я одарил некультурного собеседника своей коронной доброжелательной улыбкой и осторожно примостился на одном из расшатанных стульев. — Дело в том, что я в глубинах души весьма крупный филантроп и романтик. До мозга костей, можно смело сказать. Ей-богу! В натуре то бишь. Очень часто мне нестерпимо хочется сотворить что-нибудь доброе и светлое. А к личным желаниям я с раннего детства привык относиться трепетно-ответственно. Собственные прихоти всегда необходимо полностью удовлетворять, сержант, чтоб поддерживать стабильно спокойное психическое равновесие. Вот и сегодня меня вдруг посетило неуемное благородное желание облагодетельствовать наши доблестные, но нищие органы правопорядка. В твоем лице хотя бы.
Принципиальных возражений нет? Я так и думал. Как мы с господином Цепелевым поняли, у тебя серьезные проблемы с жильем? Финансовые возможности нагло не соответствуют личным потребностям, верно? Дело поправимое, земляк, не журись. По свойственной мне широте души я решил презентовать тебе пять тысяч баксов в качестве доброй воли. Гуманитарной помощи то бишь.
— А взамен что потребуешь? — сразу захотел поставить жирную точку над «и» предусмотрительно осторожный служака.
— Что за недостойно-низкие подозрения?! — децал оскорбился я. — Не в моих моральных правилах требовать какую-либо плату за чистую благотворительность. Не так воспитан! Впрочем, если искренне желаешь выразить нам уважение и сердечную благодарность, то у тебя, хочу обрадовать, есть такая замечательная возможность…
— Просек! — скривил рожу, словно лимон только что зажевал, Черепков. — Ухватил суть. И чем эта ваша милая возможность для меня попахивает? Статьей из особой части Уголовного кодекса и тюремной баландой на долгие годы? Угадал, Монах?
— Некрасиво быть таким упертым черным пессимистом в неполные тридцать лет! — слегка попенял я продажному менту, укоризненно покачав головой. — Просто неприлично! Ясное дело, что добрая услуга, которую мы надеемся от тебя получить, повышенной сложности. По порожнякам, как ты сам должен отлично понимать, мы бы беспокоить не стали, земляк.
