Наталья Саморукова - Капкан для белой вороны
К нему то и отправилась я, попрощавшись с Вероникой и убедившись, что никого из Крючковых нет дома.
Военный пенсионер Петр Петрович Сидоров встретил меня настороженно, но соседский этикет не позволил отказать в аудиенции странной сыщице.
– По будним дням я спускаюсь в семь тридцать, а в выходные дни на два часа позже. Не хочется греметь дверями, пока кто-то спит.
– Выносите мусор?
– Это скорее повод. Просто прогуливаюсь, попутно заворачиваю к мусорным бакам и выкидывают пакет. Пока была жива Дина, мы с ней каждый день гуляли, вот я и привык.
– Жена?
– Кошка. Сиамская. Выводил ее подышать воздухом, – Петр Петрович грустно вздохнул. В квартирке его было чистенько, но бедненько. Еще не старый мужчина вел аскетический образ жизни. Старенький телевизор Филипс был, пожалуй, самой дорогой вещью в интерьере двухкомнатной квартиры. Сколько ему? Едва ли и семьдесят есть, а уже сник, отгородился от мира. Мог бы еще работать, между прочим.
– Я веду довольно уединенный образ жизни, – словно услышав мои мысли, продолжил Сидоров, – это развивает наблюдательность. Когда изо дня в день видишь одно и то же, любая новая деталь воспринимается ярче.
Манера говорить у соседа была такой правильной и даже местами вычурной, что я мысленно поаплодировала старой военной гвардии. А может, просто много читает?
– Последние несколько лет основной мой досуг – это книги. Прогулки – вот единственная моя связь с миром.
Мысли он что ли слышит?
– Нет, мыслей я не слышу, – хитро прищурившись, огорошил меня Петр Петрович.
– Но как? Я действительно подумала, что вы должно быть много читаете…. Ваш язык…
– Настя, у вас все написано на лице. Вы смотрите на меня как на заморское диво и при этом косите на книжные полки. Говорю же вам, простая наблюдательность.
– Вам удалось заметить в то утро что-то необычное?
Мужчина крякнул, перемешал в стакане остывший чай, потом еще раз крякнул.
– В общем да. Так сказать, это в целом выглядело довольно необычно. Обнаженная женщина, лежащая рядом с контейнером для мусора. Был удивлен, но сначала нисколько не испуган. Я не сразу понял, что она мертва.
– А когда поняли?
– Когда дотронулся до нее.
– Вы ее трогали??
– Конечно. Я думал, требуется помощь. Но она была… она была уже совсем холодная. Скорая помощь была не нужна. Но я все-таки вызвал. Сначала позвонил в милицию, а потом в скорую. Очень быстро и те и другие приехали. Почти одновременно.
Петро Петрович помолчал какое-то время, а потом признался:
– Вы знаете, с меня ведь подписку взяли. О невыезде. Я так думаю, что они не стали меня исключать из списка подозреваемых.
– Да что вы! Просто вы – самый главный свидетель.
– Да-да, разумеется.
– Простите ради бога, что донимаю вас всеми этими разговорами, но дело есть дело… Может вы что-то еще заметили?
– Я в общем все, что мог, рассказал милиции, но если желаете, я повторю рассказ.
* * *Спустившись вниз, Петр Петрович первым делом завернул в сторону помойки. Далее путь его лежал через пустырь в парк. Обычно в выходные он шел по большому маршруту, тратя на это часа три. Когда пенсионер выходил из дома, во дворе никого не было. Часть жильцов еще в пятницу уехала на дачу, остальные сидели по домам. Лишь где-то в отдалении слышался собачий лай, да в соседнем дворе пытались завести машину. Та пыхтела и сопротивлялась.
Все как обычно, ничего не привлекло его внимания, никакие зловещие детали не указывали на уже свершившуюся трагедию. Нырнув под навес, скрывающий баки, Петр Петрович кинул пакет в ближайший контейнер и уже было собрался идти на прогулку. Но тут с неудовольствием обнаружил, что попал ногой в вязкую лужу. Полез в карман за бумажным платком и увидел ее. Почти скрытая тремя поставленными друг друга на деревянными ящиками, она лежала, свернувшись калачиком. Петр Петрович сначала увидел волосы, задубевшие от крови. Именно они запомнились Сидорову в малейших деталях и именно они сказали ему о том, что женщина мертва. Ища на ее шее пульс, он уже точно знал – не найдет.
– Петр Петрович, а рядом, поблизости от тела, вы ничего не заметили?
Пенсионер непонимающе вскинул на меня светло-голубые глаза. Подумал, пожал плечами.
– Я уже говорил милиции, если вам интересно….
– Миленький, мы же договорились, мне все, буквально все интересно!
– Сразу за баками растет куст боярышника. Пара ветвей были сломаны, причем совсем недавно, дерево на изломе свежее. И еще лежал камень, довольно необычный булыжник. Я про него сказал ребятам, наверное, забрали в качестве улики.
– Что за булыжник?
– Почти круглый и плоский, около десяти сантиметров в диаметре. Довольно броский, такие, знаете, обычно на море встречаются, отшлифованный весь, будто волнами. Я подумал, что это довольно странно, что делать такому предмету в нашем дворе? Хотя, может, кто-то выкинул его?
– Может, – кивнула я головой.
Больше Петр Петрович никакими подробностями меня не побаловал. Провожая до лифта, задумчиво молвил:
– Такая молодая была, такая красивая… Я знаю, тут ее недолюбливали, но мне она всегда нравилась. Несчастная женщина.
* * *Да уж, счастливого тут было мало. И все-таки не понимаю, зачем она пела? Изводила весь двор с маниакальным упорством. Неужели не догадывалась, какую бурю протеста вызывают ее вокальные экзерсисы? Вот старику она нравилась, а я так ни разу при ее жизни не подумала о певице с теплотой. А сейчас вроде и не к чему.
Опрос свидетелей ничего существенного не добавил к картине события. Кто-то сломал магнитный замок в подъезде. Но вдруг это действительно шаловливые дети постарались?
Насчет камушка странного вида я и вовсе не пытала иллюзий. При чем здесь булыжник? Орудием убийства он точно не был.
Возвращаться в офис не было смысла. Я побродила по квартире, печально глядя на растущий масштаб хаоса. Кругом, куда ни кинь взгляд, громоздились кучи одежды, валялась нечищеная обувь, клубились столбы пыли, шелестел на сквозняке мелкий и крупный мусор. Природная брезгливость не позволяет мне вкушать из грязной посуды или омывать тело в сальной ванне, но бардак моя душа принимает. Правда, до той поры, пока он не приобретает размеров катастрофы. С этим уже надо было что-то делать. Но вместо того, чтобы с честью выиграть борьбу с собственной ленью, я распечатала коробку шоколада и плюхнулась на диван с мебельным каталогом в руках.
Индустрия потребления в последние годы так сильно ушла вперед, что догнать ее мне лично уже не представляется возможным. Большую часть своего барахла я купила в те славные времена, когда «народный» диван из Икеи казался немыслимой роскошью. Импортную мебель большинство сограждан видело только на картинках и посему я не комплексовала, отдаваясь Морфею на допотопной тахте и завтракая за белым в серую крапинку столом. Нынче конечно, моя обстановка была где-то слегка за гранью приличного. Но мы с Лешкой все силы и деньги вкладывали в ремонт его старой квартиры. Нам хотелось сделать из нее уютное славное гнездышко. Мы сразу же откинули хай-тек, изысканный минимализм, вычурную классику и любимый русскими рестораторами фольклор. Хотелось удобной, стильной, но не вычурной мебели, приятных глазу расцветок, не доведенной до абсурда функциональности, вещей с изюминками, но без излишеств. «Щас! Разбежались», – сказали нам законодатели новомосковской моды, с чьей нелегкой руки все магазины и салоны были под завязку забиты или уродски шикарными или шикарно уродскими вещами. Найти нечто среднее между скандинавской незатейливостью и помпезной итальянской роскошью было почти нереально.
Очередной каталог тоже не баловал разнообразием, но на предпоследней странице я нашла диван своей мечты. Огромный, угловой, он был сконструирован словно по моему заказу – низкие спинки подпирали пестрые квадратные и прямоугольные подушки. Он предлагался в трех цветовых вариантах, один другого лучше, он был в меру низок и в меру высок, глубина его составляла без малого метр, а длина плавно уходила в бесконечность. Он был чудо как хорош, этот диван! Глядя на него, я мысленно представила вечер, растянутый на годы, сладкое бормотание телевизора, кошачью шерсть, прилипшую к обивке, фантики от конфет, засунутые за подлокотник, заснувшего под интеллектуальное кино Лешку… Я так ярко представила себе эту картинку, что даже заплакала. За этим сентиментальным занятием меня и застал сосед Жора Крюков, без стука вошедший в открытую дверь.
* * *– Ты чего ревешь, соседушка? Милый накостылял? А ты не бери в голову, бабу иногда полезно уму-разуму поучить. Баба – это такой человек, который никогда с первого раза не понимает.
Жору я почти не знала. Так, сталкивались во дворе мимоходом, здасьте-здрасьте. Слушая его тираду, удивилась – до какой же степени бывает обманчива внешность. Ну кто бы разглядел за ширмой профессорских очков и интеллигентских залысин приверженца домостроя?
