Андрей Константинов - Юность Барона. Потери
В общем, эти двое являли собой классическое схождение «воды и пламени» – только в нечасто встречающемся женском варианте. При всем при том Людмила была единственной настоящей подругой Елены, и только она единственная знала обо всех ее проблемах и переживаниях.
Забавно, но даже дочери у подруг родились в один год, с разницей всего в пару месяцев и с разницей в именах всего в паре букв (Оля и Лёля). Первенцу Алексеевой, Юрке, тетя Люся приходилось крестной. Досадно только, что совершить схожее крестное алаверды в отношении маленькой Лёлечки строго-настрого запретил Самарин. Болезненно радеющий за чистоту партийной анкеты и фабричной карьеры.
– …Да ну тебя, Люська. Глупости говоришь.
– А оно, которое «это самое», как раз с глупостей и начинается. У замужних-то баб, – со знанием дела заявила Самарина, разливая чай по стаканам. – С умного-то с нами другое приключается. Втрескался в тебя Володя. Вот как пить дать! И, в общем-то, я его понимаю.
– Чего ты понимаешь?
– Кабы уродилась мужиком, я бы в тебя, Ленка, тоже влюбилась. В такую разумницу и раскрасавицу.
– Та-ак… Мы свалились в откровенную неприкрытую лесть. А ну-ка, признавайся, лиса Люся, ты это к чему клонишь? Никак снова собралась удрать с работы?
– Э-эх, и ничего-то от нее не скроешь. Да я всего на часик хотела отпроситься. Женькин товарищ из ДЛТ[16] позвонил. Корольков, помнишь?
– Не помню.
– Да ты что? Леонид Олегович, завсекцией? У нас еще в 1938-м с ним роман скорострельный закрутился?
– Если я буду помнить все твои романы, Люська, ни на что другое в памяти места уже не останется.
– Бе-бе-бе! Очень смешно! Короче, Корольков по секрету рассказал, что у них сегодня, после двенадцати, чулки фильдеперсовые должны выкинуть. Так я хочу пораньше пойти, очередь занять. Прикроешь?
– Ладно уж, беги. Хотя чует мое сердце, в ДЛТ одним часиком не обойдется.
– Я и на твою долю возьму. Тебе, в свете последних событий, фильдеперс очень даже пригодится.
– Опять начинаешь? – нахмурилась Елена.
– А что я такого сказала? Я ничего. Просто учишь тебя, учишь, а все без толку.
– Что-что ты делаешь?
– А то! Хотя бы изредка, Ленка, но и о себе подумать не грех. Если хочешь знать, легкий флирт женщине еще никогда не мешал. Напротив – исключительно на пользу.
– Угу. Разве что твоему доктору Шнеерзону или как там его? На пользу? – не удержалась от язвительного укола Елена.
Однако Людмила ничуть не обиделась, а лишь снисходительно пожала плечами:
– Да. И от подобных случайностей наш брат, баба, к сожалению, не застрахована. Но в свете последних достижений отечественной медицины по части средств предохранения…
– Люська, кончай! Противно слушать.
– Противно как раз другое.
– И что же?
– А то, что, при твоем пуританском образе жизни, еще два-три года – и ты превратишься в музейную селедку. У которой на уме одна только семья да художники-передвижники. Сплошь безрыбье, короче.
– Ну знаешь!
– Нет, я, разумеется, ничего не имею против твоего Алексеева. Севка – мужик работящий, неконфликтный, тихий. Опять же – тебя обожает, да и дети от него без ума. Но вот скажи, только честно, когда у вас последний раз было?
А вот ЭТУ тему Елена не желала обсуждать даже с лучшей подругой.
– Ты хочешь, чтобы мы сейчас поссорились?
– Так я и думала. Неужели, Ленка, тебе самой ни разу не хотелось попробовать чего-то иного? Так, исключительно разнообразия и сравнения ради?
– Люська! Шла бы ты уже? В ДЛТ!
– Да пожалуйста. Если ты так настаиваешь…
– Ах, так это, оказывается, я настаиваю?
– Всё-всё-всё… Молчу-молчу-молчу… – Самарина допила чай, схватилась за кошелек и контрольно пересчитала наличность. – Думаю, хватит. Если что, перехвачу у Королькова, пусть только попробует не дать. Всё, Ленка, я побежала.
– И не долго, пожалуйста! – тоном строгой учительницы напутствовала подругу Елена. – Пал Палыч и без того на тебя зуб точит.
– Если что, соври этому лысому зануде, что я пошла в Публичку. Чтобы… э-э-э… короче, по поводу атрибуции последних поступлений…
После разговора с подругой настроение у Елены резко упало, так как многое из того, что минутами ранее внушала ей Самарина, было чистой правдой. К примеру, вчерашние восхищенные взгляды приведенного крестным гостя Елена, безусловно, заметила. Заметила и оценила.
Она и в самом деле соскучилась, да что там – истосковалась по комплиментам, по состоянию легкой влюбленности, по мужскому вниманию. В конце концов, двое детей – это не повод перестать ощущать себя молодой. Особенно когда тебе вот-вот стукнет всего-то (или все-таки уже?) тридцать четыре. Когда ты, если доверять зеркалу, по-прежнему красива, пускай и особой, взрослой красотой. Когда у тебя угрюмый, скупой на нежные слова и на мужскую ласку супруг-инвалид, что старше тебя на десять лет. Супруг, за которого она, Елена, некогда вышла замуж в знак благодарности за все то, что Алексеев сделал для семьи презираемых победившим классом «их благородий» Кашубских. По большому счету, исключительно стараниями Всеволода все они, включая проживающую ныне в Швеции сестру, умудрились выжить в те голодные и страшные первые постреволюционные годы.
Но то случилось настолько давно, что уже могло числиться по разряду «неправды». Нынешняя же жизнь искусствоведа Алексеевой протекала монотонно и заунывно и более всего походила на регламентное течение обязательного к посещению профсоюзного собрания. Тянется, тянется нечто липкое, тягучее и бубнящее, обволакивая и убаюкивая. А коли сделаешь над собой усилие, прогонишь морок да очнешься ненадолго, так и не вспомнишь: «А про что, собственно, кино-то?» Вроде бы ты в этом фильме и главное действующее лицо, да только никакого мало-мальски от тебя зависящего действия в нем не происходит. Так, катится что-то куда-то само по себе колесом, а ты, словно та белка, сидишь в оном. Покрутился – задремал, очнулся – еще немного повертелся и – обратно в лёжку.
Самое обидное, что Самарина в наблюдениях и оценках своих не ошиблась: с некоторых пор Елена и в самом деле перестала ощущать себя Женщиной. И близких интимных отношений со Всеволодом у нее и в самом деле не было примерно… Даже и не вспомнить с ходу – сколько месяцев кряду. Но, в отличие от Люськи, которую всегда окружали поклонники, любовников Елена не имела и даже не помышляла о них. Нет, она не была ханжой, но ложиться в постель с чужим мужчиной просто так, «для здоровья», считала пошлым, а влюбляться столь безоглядно и часто, как делала это Самарина, не получалось.
Понятно, что признавать правоту подруги в данном случае Елена никогда бы не стала, но и врать самой себе попросту глупо. А с подобной самооценкой новую жизнь, согласитесь, не начнешь. Да и взаимной любви не добьешься…
Противно скрипнувшая дверь вывела Елену из невеселых размышлений.
– А Люська и где? – вопросила заглянувшая в подсобку уборщица, служившая при Русском музее, наверное, еще со времен Александра III.
– Она в Публичную библиотеку пошла, тетя Паша.
– Есть нужда туды ходить, когда у самой, под носом, натуральный публичный дом.
– А что стряслось?
– Занова́ фановую в сортире порвало. Говно аккурат в ее запасники́ текёт.
– О господи!
Елена торопливо набросила на себя казенный хозяйственный халат и, раздраженно пробормотав: «Одним фильдеперс, другим – фекалии», – бросилась на борьбу с дурнопахнущей стихией…
* * *Пока подчиненный капитана Иващенко использовал выделенные для восстановительного сна часы неподобающим образом, сам Валентин Сергеевич стоял перед столом Томашевского и терпеливо ждал, когда на него снова обратят внимание. Вот только, завершив телефонный разговор, начальник еще нарочито долго и нарочито резкими движениями красного карандаша расчеркивал поданный ему документ.
Наконец Петр Семенович отложил карандаш, откинулся на спинку кресла и не без яда уточнил:
– Ты сам-то читал? Или подмахнул не глядя и мне приволок? Ну чего стоишь-маячишь? Садись.
Иващенко подсел к столу, положил перед собой красную папку с золотым «секретно»:
– Читал. Разумеется.
– Прелестно, – Томашевский уткнулся в собственноручно подчеркнутое и, не без сарказма, зачитал вслух:
– «По стечению обстоятельств, вагон случайно сорвался с маневровой горки, покатился вниз и случайно столкнулся…» Три «случая» на одно событие – не многовато ли?
– Согласен. Могли иные синонимы подобрать. Хотя… Обилие лишних слов не может способствовать рассеянию скуки жизни.
– Чего сейчас сказал?
– Это не я. Это Максим Горький.
– Вот-вот, ключевое слово «горько». Горько сознавать, что твои сотрудники, снимая с себя ответственность, спихивают черновую работу на других.
– По правде, я сам распорядился, чтобы ребята передали материалы в железнодорожную милицию, – взялся выгораживать своих Иващенко. – Считаю, это сугубо их подведомственность. Сто восьмая, часть первая УК. До трех лет.
