Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
Шофер поехал в сторону Даугавы, свернул у забора старой Экспортной гавани и наконец на углу улицы Петерсалас увидел пассажира — моряка с ящиком из гофрированного картона. «National Panasonic» — либо средних размеров телевизор, либо крупногабаритный магнитофон. Только какое дело ему, шоферу, до этого ящика! Шоферу все равно — лишь бы не ездить порожняком.
Скорчив недовольную мину, он вылез из машины и открыл багажник: видите, я не жалею трудов, не забудьте об этом, когда будете рассчитываться!
— В комиссионку?
Моряк вначале отрицательно мотнул головой, потом показал:
— Поезжайте вперед!
Шофер капризно пожал плечами. «Ишь, прямо ему надо! Смехота! Любому дураку известно, что этот ящик так или иначе в конце концов через комиссионку уйдет к перекупщику!»
Где–то впереди что–то ремонтировали и они застряли в пробке на объездной дороге.
«Так тебе и надо! Напрямик, ишь ты! Выискался!» — злорадно подумал шофер, прислушиваясь к тому, как по две копейки нащелкивает счетчик и ерзает на сиденье моряк.
Остановка затянулась, некоторые водители выходили из машин узнать, что случилось и скоро ли можно будет ехать дальше.
— Почем сейчас на Канарах пятилатовик? — спросил как бы между прочим таксист.
— Не знаю.
— Все такие нервные стали! Таможенник еще за версту, а в штаны уже наложили.
— Я береговая крыса, — помедлив, ответил пассажир.
«Ну, это ты, пижончик, расскажи кому–нибудь другому! В бане, где все голые, ты меня, может, и надул бы, да только не здесь! Ваших сразу отличишь: джинсы — из самых дешевых, но по крайней мере с десятком лишних «молний», куртка в надписях вдоль и поперек, а пощупаешь — так, ерундовая синтетика. Не отваливают вам валюты, не отваливают сколько вам хотелось бы!»
Колонна машин медленно тронулась с места.
Объездная дорога была неасфальтированной — такси переваливалось из ямы в яму.
— Куда ехать–то?
— В Саркандаугаве… Небольшая улочка… я покажу… Рядом с новым кинотеатром…
— Я имею право не ехать, если мне не говорят адрес!
— Как–нибудь столкуемся…
Вот это уже другой разговор. Наконец–то. Как человек с человеком.
И хотя шофер добился своего — они Лак будто поладили, но он все больше злился на моряка.
«Он мне будет рассказывать! Будто я не вижу, что на тебе надето, в каком месте остановил такси — от угла Петерсалас до ворот порта каких–нибудь три минуты ходьбы… И что кладешь в багажник тоже вижу! Я таких каждый день пучками вожу! И вообще — чего он со мной в прятки играет? Если уж проскочил со своим ящиком мимо вахтера — из порта иначе и не выйдешь — тогда все официально и нечего мне заливать!
А может… Может, этот «Панасоник» ты спер у какого–нибудь дружка на судне? Чего ж дергаешься? Ха–ха! А что, не может быть такого? Все вы бандиты и сволочи, у всех у вас на уме одни гешефты, деньги да шлюхи!
Моряки, едва сойдут на берег, становятся болтливыми, дарят жевательную резинку, угощают американскими сигаретами, ржут и валяют дурака, а этот сидит как пень… Неужто в самом деле стибрил? — Шофер присмотрелся к пассажиру. — А может чего и похуже натворил?..»
Пассажиру можно было дать года двадцать три, может, даже двадцать пять: щеки еще сохранили детскую округлость, а кожа свежая, розовая. Рост ниже среднего, но парень широкоплечий и спортивный, у такого силы достаточно. Черный пышный чуб как у завзятого гитариста, волосы — почти до воротника — зачесаны назад, обвислые усы вдоль уголков рта делали его лицо не старше, как он, видно, сам надеялся, а наоборот — мальчишеским.
«Глаза уж слишком бегают», — констатировал шофер и встревожился.
Пересекли трамвайную линию, остановились на улочке, вымощенной булыжником, под высокой голой липой, с ветвей которой стало капать на крышу машины.
Тротуар тут был узкий — для одного пешехода; справа, видно, ремонтировали двухэтажный деревянный дом — на окнах ставни, но изнутри доносился стук молотков, а в глубине двора виднелись кучи гравия и строймусора.
Слева вдоль улицы тянулся беленый каменный забор, высотой метра в два.
— Я вернусь минут через пятнадцать…
— Почему сразу не сказал, что придется ждать?
— Договоримся как–нибудь… — парень подмигнул.
— Да, да! Таких обещальников у меня каждый день навалом!
— Все будет в порядке, шеф!
Парень перешел улицу и скрылся за окованной железом калиткой.
Из отделения для перчаток шофер вынул газету…
Развернул, начал читать.
Он всегда покупал одну и ту же. Ту, что покупал еще его отец. Ничего другого он не читал, зато газету, ожидая пассажиров, «прорабатывал» добросовестно — от передовой до сводки о погоде. В таксопарке он считался знающим человеком.
Сегодня ему оставалось прочесть только последнюю страницу и там, наконец, он нашел такое, что стоило запомнить: в апреле 1983 года в Китае в провинции Синьцзянь родился ослик о шести рогах. Теперь ослик, как было написано, уже весит сорок килограммов.
На крышу машины с громким стуком падали редкие капли. Но шоферу было лень заводить мотор и отъезжать от дерева в сторону.
Наконец ему надоело читать и он стал разглядывать забор, добротно и аккуратно сложенный, сверху скошенный и обитый цинкованной жестью, чтобы влага не попадала в щели между кирпичами. Вдали по другую его сторону виднелись высокие ветвистые деревья и старинный многоэтажный дом с крутой крышей и островерхими башенками. Во всех окнах одинаковые занавески — значит, какое–то учреждение.
Шофер глянул на часы — пятнадцать минут уже прошло.
Калитка или дверь — подходящее определение сразу, и не подберешь — казалась столь же основательно сработанной, как и каменный забор: за витиеватой ковкой — железный щит, чтобы нельзя было заглянуть внутрь двора, а сверху — украшения в виде острых пик — не перелезешь.
Оказывается, открыть калитку не каждый мог. Ожидавших тут, пока кто–нибудь выйдет со двора или появится с ключом, набиралось трое, четверо.
Судя по одежде, ожидавшие были из самых различных слоев общества: широкоплечая деревенская женщина с тяжелыми сумками, пожилая ярко накрашенная горожанка в мятом, не по сезону, но модном плаще, корректный обшарпанный интеллигент с папочкой под мышкой.
Из калитки вышла женщина в белом халате, поверх которого был накинут халат из темной фланели, и что–то быстро стала рассказывать старушке в черном платке. Та заплакала чуть ли не с первых слов, женщина обняла ее за плечи, продолжая говорить, видно, успокаивала. Когда она повернулась, шофер заметил красный крестик на ее головном уборе.
