Энн Перри - Смертная чаша весов
Галерка затихла, позабыв о слабонервной даме, упавшей в обморок.
— Я полагаю, сэр, что смерть могла наступить от отравления тисовой настойкой, — с трудом вымолвил свидетель. — И я крайне сожалею, что не смог определить этого сразу же. Приношу свои извинения принцессе Гизеле и суду.
— Я думаю, ни один из разумных людей не упрекнет вас, доктор, — искренне сказал Рэтбоун. — Мог ли кто предположить, что в доме всеми уважаемого аристократа кто-то может умереть от отравления? Я лично не могу себе этого представить, и если кто скажет обратное, я готов с ним поспорить.
— Благодарю вас, сэр, — вымученно произнес Галлахер. — Вы так великодушны, сэр Оливер. Но медицина — это мой долг и мое призвание. Я должен был обратить внимание на зрачки больного, обязан был быть более внимательным и заметить любое отклонение от нормы.
— У вас хватило смелости сказать это сейчас, доктор, и мы вам признательны за откровенность. Это все, о чем я хотел спросить вас.
Харвестер поднялся. Он был бледен и уже не столь уверен в себе. Исчезла легкость и непринужденность в его движениях.
— Доктор Галлахер, вы полагаете, что яд тисового дерева мог быть причиной смерти принца Фридриха? Не скажете ли вы нам, каким образом он был им отравлен?
— Принц мог принять его внутрь, — ответил свидетель. — С едой или питьем.
— Он приятен на вкус?
— Не знаю, но думаю, что нет.
— В каком виде он мог быть принят? В виде жидкости, твердой массы или в виде листьев или плодов?
— В виде настойки, добытой из хвои или коры тиса.
— Не в виде плодов?
— Нет, сэр. Странно, но плоды тиса — это единственное, что не ядовито в этом дереве. К тому же принц Фридрих умер в мае, когда деревья еще не плодоносят, в том числе и тис.
— Вы сказали о настойке? — переспросил Харвестер.
— Да, — подтвердил Галлахер. — Никто не стал бы есть хвою или кору дерева.
— Для этого кто-то должен был собрать хвою и содрать кору, а затем сварить их. На что потребовалось бы немалое время?
— Да.
— Однако вы говорили о том, что принцесса никогда не появлялась на кухне. Неужели у нее в спальне был перегонный куб?
— Не думаю.
— Она могла приготовить настой на огне камина?
— Конечно, нет. Кроме всего прочего, это не осталось бы незамеченным.
— Но для этого было бы достаточно огня камина?
— Нет.
— Выходила ли принцесса в сад, чтобы собрать кору или хвою тиса?
— Не знаю. Мне кажется, она не покидала спальню больного мужа.
— Доктор Галлахер, вы не думаете, что у принцессы были средства и возможности отравить мужа? Не говоря уже о мотивах?
— Нет, не думаю.
— Благодарю вас, доктор. — Харвестер повернулся лицом к залу. — Возможно, у графини фон Рюстов есть доказательства этого, но мы ничего о них не знаем. Она предпочитает утаивать их от закона или сама не очень-то в них верит. Если это так, то ее обвинение становится просто клеветой. Это известно графине, и это известно и нам тоже!
* * *Генри Рэтбоун, как и накануне, был в этот день в суде. Оливер решил навестить его вечером, ибо ему хотелось как можно скорее уехать из города, а главное, подальше от суда и всего, что было с ним связано. Поэтому теперь, холодным дождливым вечером, он ехал к отцу в Примроуз. Улицы были пустынны, и кучер вовсю подгонял лошадей.
После девяти младший Рэтбоун был уже у цели. Он нашел Генри в библиотеке с каким-то философским трудом, в который тот, казалось, полностью погрузился. Но как только Оливер вошел, хозяин дома с облегчением отложил книгу в сторону. Лицо его было мрачным, а взгляд — сосредоточенным.
— Портвейн? — спросил он у сына, указывая на маленький столик рядом с креслом. Там стоял лишь один бокал, но в горке у стены было немало других. В этот непогожий вечер портьеры на окнах были плотно задернуты. Оливер вспомнил, что этим тяжелым, из коричневого бархата, портьерам было без малого двадцать лет.
— Не сейчас, спасибо, — отказался он от вина, сев в кресло. — Позже, возможно.
— Я был сегодня в суде, — помолчав, промолвил Генри, а потом добавил: — Тебе ничего не надо мне объяснять. — Он не поинтересовался, что Оливер намерен делать дальше.
— Я не видел тебя, извини, — ответил Рэтбоун-младший.
Он посмотрел на огонь в камине. Пожалуй, ему следовало бы выпить портвейна, поскольку он продрог больше, чем ожидал. Вино приятно согреет его.
— Я не хотел отрывать тебя от дел, — продолжал отец, — но подумал, что ты все равно захочешь поговорить. Конечно, в суде это было бы проще. Не в том дело, что скажу тебе я, а в том, что скажут люди.
Оливер смотрел на него.
— Ты хочешь сказать, что они целиком на стороне Гизелы… бедной, убитой горем вдовы? Я это знаю. И, судя по складывающимся обстоятельствам, публика права. Монк убежден, что это политическое убийство, и тот, кто совершил его, целился в Гизелу. Это дало бы Фридриху свободу вернуться домой и возглавить партию независимости. Но вышла осечка, и яд достался не тому, кому он был предназначен.
— Возможно, это и так, — ответил Рэтбоун-старший, нахмурив лоб. — Но, надеюсь, ты не произнесешь эту глупость в суде?
— Я не считаю это глупостью, — тут же возразил его гость. — Думаю, Монк прав. Герцогиня люто ненавидела Гизелу, но жаждала возвращения сына, мечтая, что тот возглавит партию независимости и, разумеется, найдет себе другую жену, способную подарить трону наследника. У ее младшего сына тоже нет детей.
У Генри был удивленный вид.
— Мне казалось, что у Фридриха есть сестры, — заметил он.
— Престолонаследование возможно лишь по мужской линии, — ответил Оливер, поудобней устраиваясь в кресле.
— В таком случае в закон следует внести поправку, — раздраженно возразил его отец. — Это намного проще и безопасней, чем убивать Гизелу. Ведь потом придется утешать овдовевшего принца, просить его набраться мужества, быть решительным и готовым для нелегкой борьбы… Но даже и при этих условиях все может оказаться напрасным. Тут можно надеяться лишь на чудо, а отнюдь не на мужчину, потерявшего любимую жену, к тому же неглупого и способного догадаться, кто повинен в ее смерти.
Адвокат молча смотрел на отца. В своих мыслях и догадках он никогда еще не заходил так далеко, как это сделал Генри. До разговора с ним Оливер полагал, что в случае гибели Гизелы принц едва ли заподозрит кого-либо из своей семьи в ее смерти.
— Возможно, это не герцогиня и не Рольф, а какой-то фанатик, представивший себе, что будет, если принц вернется, — предположил юрист, размышляя.
Старший Рэтбоун удивленно поднял брови.
