Кэрол Дуглас - Доброй ночи, мистер Холмс!
В доме царила тишина, которую нарушали лишь редкие крики Казановы да тиканье часов. Я слышала голоса Ирен и Годфри. Друзья говорили то тихо, то громко, поэтому до меня доносились только обрывки фраз. Когда я глянула в дверной проем и увидела их, Ирен и Годфри напоминали детей, погруженных в салонную игру. Головы клонились друг к другу, а свет лампы озарял их бледные руки и лица гармонией невинности.
Что я себе напридумывала?! Ну точно старая дева. Отринув беспокоившие меня подозрения, я вернулась в гостиную к роману, преисполненная возвышенного чувства удовлетворенности, которое посещает гувернанток, когда они знают, что их юные подопечные в безопасности, заняты делом и не могут причинить себе вреда.
– Так значит, ты не поддерживаешь отношений с братьями? – донесся до меня недоверчивый голос Ирен. Поскольку меня тоже интересовал ответ на этот вопрос, я навострила уши.
– Они решили, что наша мать опозорилась, и встали на сторону отца. Я ведь старший из них, и своими глазами видел, как он жестоко с ней обращался. Мои братья запомнили только время, когда мы уже жили отдельно, и то, как люди за это осуждали мать. Потом, когда отец отсудил у матери все деньги и доходы, они предпочли перебраться к нему. Не то чтобы они нуждались в его обществе, нет, просто они хотели «признать его власть».
– И тем не менее, когда он состарился, о нем заботился именно ты.
– К тому моменту моих братьев уже и след простыл. Жизнь с отцом была не сахар, и они не стали задерживаться в его доме ни на минуту дольше необходимого. Я склонен полагать, что они оставили пределы Англии.
– В таком случае, быть может, именно это объясняет, почему Шерлок Холмс так долго не мог отыскать тебя. В Англии проживает немало Нортонов, но лишь один из них способен привести к Блэкджеку.
– С каким же удовольствием ты произносишь прозвище моего отца.
– Почему бы нет? Твой отец не был аристократом, так будь доволен хотя бы тем, что он имел определенную известность и яркое прозвище. В этом есть некоторая оригинальность.
– Ты говоришь так, словно исходишь из собственного опыта.
– А ты говоришь так, словно допрашиваешь меня.
– Я адвокат.
– Но мы не в суде.
– Это верно. Однако признай, что ты отказываешься разговаривать на определенные темы.
– Например?
– Например, о своей семье…. Да, тут я согласен, мне тоже не нравится распространяться о родных… Ты поведала мне о побеге из Богемии, но при этом ни словом не обмолвилась о том, что же вас связывало с королем. Я понимаю, Ирен, что в этих восточных герцогствах правят тираны. Я даже могу понять, что человек, властвующий в этой глуши, может вообразить, будто имеет право распоряжаться твоими чувствами…
– Годфри, все было гораздо хуже, хотя сказанное тобой не так уж далеко от истины. Ты не понимаешь, что в случившемся была и моя вина.
– То, что ты считаешь своей виной…
– Не спорь со мной. Я виновата сама. Я переоценила его и себя. Дело не в том, что король думал, будто может распоряжаться моими чувствами. Беда в другом: я вообразила, что смогу заставить его полюбить себя.
– У тебя это получилось. В противном случае тебе не пришлось бы пускаться в бега.
– Это не любовь, – презрительно произнесла Ирен, – это одержимость. Собственнический интерес. Ты, Годфри, должен это понимать лучше других мужчин: твоя мать бежала, не желая оказаться в точно такой же ловушке. В отличие от твоего отца, король даже не стал утруждаться предложением мне руки и сердца.
– В таком случае, король – набитый дурак!
– В чем-то он по-своему прав. Женщине в моем положении вовсе не обязательно выходить замуж. Не думай, что я мечтаю связать себя узами брака. Положа руку на сердце, я вообще сильно сомневаюсь, что когда-нибудь соглашусь пойти под венец. С моей стороны было сущим безумием поверить хотя бы на миг, что король Богемии, впитавший с молоком матери нравы и традиции аристократии, вдруг начнет вслед за мной презирать всякие условности. Видишь ли, с его точки зрения сама мысль о браке со мной была в высшей степени неуместной. А я никогда не смогу уважать мужчину, который ради меня не в состоянии махнуть рукой на благоприличия.
Годфри искренне рассмеялся:
– Забавная логика. С одной стороны, не придерешься, а с другой стороны, с ней что-то не так. Сразу вспоминается шутка-парадокс Оскара Уайльда: «Жизнь чересчур важная штука, чтобы о ней серьезно говорить». У тебя слишком острый ум, бедняге королю было просто не уследить за ходом твоих мыслей: для него это было все равно что слону гоняться за комаром. Ты хочешь сказать, что он не желал рискнуть ради тебя и потому не был достоин ни титула короля, ни звания мужчины.
– Рисковать ради меня? Да он и ради себя рисковать не хотел. Впрочем, речь ведь шла о твоих пропавших братьях. Каким же образом мы вдруг свернули на разговор о моем гадком короле? А вам, сэр, палец в рот не клади. Умеешь же ты вести беседу! Скажи-ка лучше, что тебе напоминает связка ключей?
– Возвращение домой, где я смогу отдохнуть. Быть может, сон принесет ответы на твои вопросы. Давай подумаем над загадками завтра, на свежую голову.
Повисло молчание. Я услышала из соседней комнаты металлическое позвякивание и, поправив пенсне, поспешно подняла томик Элиот.
– Бедная Нелл, – услышала я донесшийся из коридора шепот Ирен, – чуть не ослепла с этой книгой и едва не уснула, пока мы ковырялись с огрызками прошлого твоего отца. Ты сможешь тихонько пробраться к двери? А я уложу ее в постель.
Мне было страшно неловко изображать дремоту, но лучше уж это, чем признаться, что я подслушивала разговор друзей.
Несмотря на этот маленький грешок, я спала как убитая. Надо сказать, что в итоге меня все-таки ждала кара. Пробудилась я от звуков фортепьяно, доносившихся с первого этажа. Судя по часам у кровати, я проспала все, что можно, поэтому, поспешно одевшись, я спустилась вниз. В столовой обнаружились недоеденные остатки завтрака. Я направилась сразу в музыкальную комнату, из которой неслась звенящая музыка Листа.
– Доброе утро, Нелл, – поздоровалась Ирен, ни на мгновение не прекращая играть. – Это фортепьяно хорошо настроено. Я бы даже сказала, подозрительно хорошо. Надо будет расспросить о нем Годфри.
– В последнее время ты только и делаешь, что расспрашиваешь его о чем-нибудь, – заметила я.
– А он – меня. – Закончив играть, Ирен на мгновение приподняла руки, словно дирижер, после чего чинно сложила их на колени. – Я придумала для него скучнейшее задание, требующее недюжинного усердия и прилежания.
