Энн Перри - Смертная чаша весов
Харвестер не мог бы написать лучше, если б вздумал это сделать.
Рэтбоун сложил газету, чувствуя, как понемногу трезвеет. Он только начал свою защиту. Он сделал лишь первый шаг, не более.
Адвокат принялся за завтрак в состоянии полного недовольства собой. С утренней почтой он получил также короткое письмецо от лорда-канцлера.
Дорогой сэр Оливер!
Хочу поблагодарить вас за такт, с которым вы начали это трудное, полное испытаний дело. Будем надеяться, что под тяжестью доказательств ваша несчастная подзащитная согласится наконец снять свое обвинение.
По просьбе некоторых лиц во дворце, серьезно заинтересованных в продолжении дружеских связей с Европой и особенно с нашими кузенами в Германии, еще раз прошу вас помнить о деликатности ситуации. Я уверен, что вы сделаете все, дабы не допустить, чтобы ваша подзащитная затронула хотя бы намеком честь и достоинство правящей династии Фельцбурга. Разумеется, я ответил заинтересованному высокому лицу, что подобные опасения лишены основания.
Желаю вам всяческих успехов в решении этого прискорбного дела.
Ваш…
Лорд-канцлер подписался только именем, не указывая своего титула и звания.
Рэтбоун положил письмо на стол. Пальцы его дрожали. Есть ему расхотелось.
* * *Харвестер начал день в суде с того, что пригласил в качестве свидетеля доктора Галлахера. Оливер гадал, сделал бы он это, если б в суде не возникло подозрение об убийстве. Возможно, Эшли, предвидя реакцию прессы, решил подстраховаться. Взглянув на него, Рэтбоун, однако, не заметил, чтобы его соперник особо волновался. Хотя Харвестер был отличным актером…
Доктор Галлахер, наоборот, выглядел очень растерянным. Взбираясь на свидетельское место, он споткнулся на последней ступеньке и удержался на ногах, лишь ухватившись за край трибуны. Представ перед присяжными, врач откашлялся и произнес присягу. Рэтбоуну невольно стало жалко его. Он представил себе, как бедняга нервничал, когда лечил такую высокую особу, как принц. Это был тяжелый случай, и Галлахер, видимо, знал, что потеряет своего пациента и его будут винить в том, что он не сотворил чуда. Его, должно быть, окружали растерянные и испуганные люди, и рядом не было коллег, с которыми он мог бы посоветоваться, как это было бы в больнице. Теперь же он, должно быть, и принял всю ответственность на себя, а если речь пойдет о вине, то примет и ее тоже.
Медик был бледен, и лоб его покрыла испарина.
— Доктор Галлахер, — начал весьма решительным и серьезным видом Харвестер, выходя вперед. — Мне очень жаль, сэр, что пришлось потревожить вас, но вы, очевидно, знаете о том обвинении, которое касается причин смерти принца Фридриха, выдвинутом то ли по злому умыслу, то ли в результате искреннего заблуждения. Поскольку обвинение было предъявлено публично, мы не можем не ответить на него. Мы должны узнать правду, и в этом нам помогут ваши чистосердечные показания.
Галлахер, начав было говорить, вдруг сильно раскашлялся. Вынув белоснежный носовой платок, он прикрыл им рот и с трудом подавил кашель, и даже после этого продолжил держать платок в руке.
— Бедняга, — неожиданно прошептала Зора Рэтбоуну. Это были первые слова, которые она позволила себе сказать о свидетелях.
— Да, сэр, я понимаю, — ответил доктор Харвестеру. Вид у него был несчастный. — Я сделаю все, что в моих силах.
— Я уверен, что вы это сделаете. — Эшли стоял перед ним, заложив руки за спину; Оливер еще накануне заметил эту его привычку. — Я должен вернуть вас назад, к тому дню, когда с принцем произошел несчастный случай. Вас позвали к нему. — Он констатировал это как факт и словно бы не требовал подтверждения. — Где вы его нашли, когда приехали, и в каком он был состоянии?
— Принц был в своей спальне в поместье Уэллборо, — ответил Галлахер, глядя в зал. — Он лежал на досках, которые специально принесли, потому что все боялись положить его на мягкую кровать, опасаясь, что сломанные кости могут сдвинуться. Несчастный был в сознании и поэтому испытывал страшную боль. Мне кажется, он сам винил себя во всем.
Рэтбоун оглянулся на Зору и увидел, что та искренне сопереживает мучениям принца, словно они были еще живы в ее памяти. Он почему-то приготовился увидеть раскаяние на ее лице, но ничего подобного не заметил.
Тогда адвокат посмотрел на принцессу и был поражен тем, что на ее неподвижном лице не было и тени волнения. Оно было безжизненным, будто все чувства в ней иссякли, а душа была мертва.
— Возможно, — печально произнес Харвестер. — Ужасная беда… Каков же был ваш диагноз, доктор Галлахер, когда вы осмотрели его?
— Множественные переломы ребер, — отметил свидетель. — Правая нога сломана в трех местах, и переломы очень серьезные. Как и перелом правой ключицы.
— А внутренние повреждения? — Адвокат Гизелы помрачнел, словно боль и страх тех мгновений перенеслись в зал суда. На галерке сочувственно и испуганно перешептывались.
Рэтбоун остро ощущал присутствие Зоры рядом, слышал, как при каждом движении шуршит тугой шелк ее платья, и чувствовал ее напряженность, чувствовал, как она ловила слова свидетеля, испытывая при этом ужас и смятение тех дней. Сэр Оливер не хотел смотреть на нее, но все-таки не удержался — и был поражен, как нахлынувшие чувства изменили ее лицо. Некоторое время он не мог оторвать взгляда от ее излишне длинного гордого носа, зеленых глаз под опущенными ресницами и полуоткрытого от волнения рта.
Рэтбоун до сих пор не знал, насколько она осведомлена обо всем, а также — любила ли она Фридриха или просто жалела его за его страдания. Зора все еще оставалась загадкой для Оливера, какой показалась в первый день их знакомства. Порой эта женщина приводила его в отчаяние, в ней было что-то похожее на одержимость или безумство, — и все же он не считал ее злодейкой и не испытывал к ней неприязни. Насколько все было бы проще, если б Оливер невзлюбил ее! Тогда бы он с чистой совестью отказался от ее защиты. Теперь же ему приходилось переживать за нее, хотя она одна была виновата в том, что затеяла…
Галлахер тем временем пытался предположить, какими могли быть внутренние травмы бедного принца, насколько это позволял ему его опыт врача.
— Это нельзя утверждать со всей уверенностью, — смущенно оговаривался он. — Казалось, что он поправляется — во всяком случае, его общее состояние улучшилось… Но, боюсь, он на всю жизнь остался бы калекой. — Доктор печально вздохнул. — Теперь же мне кажется, что я что-то пропустил: возможно, лопнул сосуд, когда больной каким-то образом нарушил спокойный режим или сильно раскашлялся. Иногда в таких случаях простое чихание может кончиться бедой.
