Жорж Сименон - Бургомистр города Верне
Все шло так, как полагалось, — иначе и быть не могло.
Терлинк дал столбику пепла нарасти до сантиметра с лишком, наблюдая прищуренными глазами за местным обойщиком. Тот отлично знал, что в конце концов бургомистр задаст-таки интересующий его вопрос. Кес тоже это знал. Тем не менее оба лениво раскрывали рот лишь для того, чтобы выпускать кольца дыма.
— Ты что, теперь в жаке играешь? — осведомился Кес у обойщика.
— А что делать, если не с кем партию составить?
Старик Кломпен вздохнул на своем месте. Он уже полчаса как расставил фигуры на шахматной доске.
Терлинк нахмурился: он просто вынужден сам задать вопрос, коль скоро ему никто не приходит на помощь.
— Где они?
— В Католическом собрании, где же еще? — ответил Кес.
Собрание никогда не заседало по будням, кроме как в предвыборные периоды, но когда случалось что-нибудь непредвиденное — где как не там можно было узнать новости?
У Терлинка хватило терпения докурить сигару до половины, прежде чем он вздохнул и поднялся. И Кес вовремя удержался от вертевшейся у него на языке фразы: «Вы тоже отправитесь в собрание?»
Снежная крупа уже почти повсеместно легла плотным слоем на мостовую, когда Терлинк, руки в карманах, дошел до ворот, у которых была приоткрыта лишь одна створка. Тотчас же в темноте за другой створкой он различил красную точку сигары и услышал голос, который внезапно зазвучал тише, а потом и вовсе смолк.
Терлинк понял, что под воротами на ледяном сквозняке стоят двое, и принялся не торопясь чистить обувь о скребок и стряхивать с плеч снежинки.
Эти двое молчали, но их взгляды не отрывались от Терлинка, и он готов был поклясться, что узнал глаза ван Хамме.
— Добрый вечер, господа! — бросил он, проходя мимо них.
Ответом ему было неразборчивое ворчание. Справа находилось крыльцо в несколько ступенек и открытая дверь плохо освещенного холла. Запах, царивший в доме, напоминал запах школы в смеси с ароматами теплого пива, писсуара и бенгальских огней.
Терлинк был в известном смысле у себя дома, потому что, как каждый в Верне (кроме нескольких не идущих в счет исключений), тоже входил в Католическое собрание.
Тем не менее входил он в него на свой манер. Точнее, он был членом Большого, как выражались в городе, а не Малого собрания.
Такие оттенки, хотя и не освященные уставом, имели свое значение.
Большое собрание располагалось на первом этаже, в зале, до дверей которого только что добрался Терлинк и в котором было что-то от театра, хлебного амбара и вокзального зала ожидания, с висящими на облезлых стенах старыми знаменами, геральдическими щитами и обрывками бумажных гирлянд, с рядами стульев, эстрадой, декорациями и пустыми бутылками на стойке.
Рядом располагался другой зал, с биллиардами, а дальше — двор с черным земляным покровом и четырьмя деревьями, где состязались в кегли любители этой игры.
По воскресеньям в Большое собрание стекались, когда представления не было, мужчины со всего города, а когда устраивался спектакль — женщины и дети с конфетами и тартинками.
Сюда никогда не приходили в будни, экспромтом, беспричинно. Здание, как правило, стояло погруженное во тьму. А когда его освещала лишь малая часть наличных ламп, оно выглядело еще более нереально.
— Добрый вечер, баас!
Г-н Гййом, бухгалтер Терлинка, был, казалось, смущен тем, что хозяин застал его за разговором с одним из булочников с улицы Святого Иоанна.
Йорис Терлинк, продолжая курить, медленно окидывал глазами почти пустой зал, где люди — там двое, чуть дальше — трое или четверо и еще двое рядом со сценой, — всего секунду назад говорившие во весь голос, внезапно почувствовали себя неловко.
Как и в «Старой каланче», Терлинк выждал подобающее время, повернулся кругом и остановился под лестницей с железными перилами, над которой заметил свет.
Наверху располагалось так называемое Малое собрание. Точнее было бы назвать это место штабом, поскольку для того, чтобы быть впущенным в две гостиные, напоминавшие собой помещение административного совета, надо было принадлежать к числу нескольких семей, управлявших городом и с юности связанных с фламандской консервативной партией.
Внизу можно было встретить какого-нибудь Гийома в обществе булочника.
Там можно было, коль скоро вы ходили к мессе, не заниматься активно политикой и даже голосовать за демократа Терлинка.
Наверху собирался клан, враждебный бургомистру, и, поднимаясь с остановками чуть не на каждой ступеньке, Йорис тщательно раскурил новую сигару. За дверью расслышал голоса, в частности нотариуса Команса. Бургомистр толкнул створку:
— Добрый вечер, господа!
Это была беспримерная смелость. Быть может, на памяти горожан ни разу не случалось, чтобы кто-нибудь вот так распахнул эту грязную резную дверь и хладнокровно поздоровался с каждым по очереди. Но никто не повел даже бровью от изумления, лицо же у Терлинка казалось еще более невозмутимым, чем обычно.
Первому он пожал руку седобородому нотариусу Комансу, почетному председателю собрания.
— Добрый вечер, Команс.
— Добрый вечер, Йорис.
Затем настал черед Керкхове, сенатора с красными веками. Потом — Мелебека, тощего очкастого адвоката, на каждом заседании городского совета донимавшего бургомистра разными вопросами.
— Добрый вечер, Мелебек.
— Добрый вечер, Терлинк.
В помещении находились еще четверо, но с ними он ограничился приветственным жестом и сел в одно из старинных кресел, бархат которых был обрамлен черно-золотым деревом.
На зеленой скатерти, покрывающей стол, — стаканы и пивные бутылки.
Над головами завеса дыма. И — люди, покашливающие, двигающие ногами, разглядывающие свои сигары, осторожно посматривающие на бургомистра.
— Ну, Терлинк? — проронил наконец Команс, отличавшийся таким малым ростом, что сидя еле доставал ногами до полу.
— Ну, Команс? — в тон ответил бургомистр.
Нотариус решил перейти в атаку:
— Что вы об этом скажете?
Терлинк не спеша вынул сигару изо рта, вскинул голову и отчеканил чуть ли не по слогам:
— Скажу, что, когда товар выставляют в витрине, следует проверять, правильно ли указана его цена, потому что клиент имеет право требовать, чтобы товар ему продавали именно по указанной цене.
Все призадумались. Сентенциозная фраза, казалось, удовлетворила всех, и несколько уклончивые взгляды позволяли предположить, что каждый силится не упустить ни крупицы ее скрытого смысла. Терлинк тоже молчал, как человек, сказавший все, что хотел сказать.
Быть может, кое-кто даже заучивал фразу наизусть, чтобы позднее, на досуге, поразмыслить над нею: «Когда товар выставляют в витрине… «
