Жорж Сименон - Безбилетный пассажир
Оуэна первым пригласили в кают-компанию для прохождения необходимых полицейских и медицинских формальностей. Он не воспользовался этой честью и не стал стоять возле дверей, где толпились другие пассажиры в надежде пройти побыстрее. Напротив, Оуэн скромно держался в стороне, слегка улыбаясь своей неотразимой улыбкой, которая произвела такое впечатление и на капитана, и на мадам Жюстен, и на стюарда-вьетнамца. При этом его лицо и губы оставались неподвижными, только слегка поблескивали зрачки. Но каждый, видевший эту улыбку, считал, что она адресована именно ему и что лично с ним Оуэн хочет вступить в контакт.
Казалось, Оуэн говорил:
— Видите, я знаю вам цену… И в сущности, несмотря на ваши недостатки, вы стоите большего, чем вам кажется… Да, да… именно так… И потому я испытываю к вам огромную симпатию…
Правда, своими слегка слащавыми манерами он напоминал угодливого священнослужителя. Когда он обращался с просьбой к Ли, к бармену или к метрдотелю, то делал это с таким обаянием, что все они были готовы вылезти вон из кожи, лишь бы угодить ему, причем каждый считал, что не они, а он оказывает им любезность.
У него за спиной прощались пассажиры, пожимали друг другу руки, торопились, деловито собирая чемоданы.
Один Оуэн — в бежевом костюме, в панаме, с сигарой в зубах — спускался по трапу с пустыми руками, словно именно его встречала ликующая толпа.
Все было очень красиво, очень ярко. Все белые мужчины, имевшие хоть какое-то отношение к администрации острова, собрались на берегу в полотняных костюмах приветствовать мсье Фрера. На многих туземных девушках и женщинах были яркие хлопчатобумажные платья. Преобладали красные тона, казавшиеся ослепительными на солнце. Некоторые из женщин водрузили на голову венки из белых цветов, источавших сладковатый аромат жасмина.
Дул легкий ветерок, он колыхал полотнища флагов и ласкал кожу. На набережной выстроилось два десятка машин с открытым верхом, ярко украшенных или увитых цветами. Сновали носильщики, шоферы в белых фуражках, широко улыбающиеся маори.
— Такси, мсье?
— Отель «Голубая лагуна»?
— Отель «Пасифик»?
Он отстранял их своими холеными руками, словно благословляя, и, улыбаясь, медленно пробирался сквозь толпу с видом человека, наслаждавшегося жизнью.
Миновав склады, он вышел на небольшую площадь, где находились три или четыре лавочки: парикмахера, торговца сувенирами, антиквара…
Вдоль лагуны, отделенной от океана невидимой полоской подводных коралловых рифов, тянулся широкий пирс из утрамбованной красноватой земли. Темно-зеленая листва, синее небо, красноватая почва, ослепительно алое платье проезжавшей на велосипеде девчонки, белоснежные колониальные костюмы — все вместе напоминало фейерверк из солнечных брызг.
Оуэн уже не походил на пассажира, сошедшего на берег. Точь-в-точь как в Панаме, едва поднявшись на борт судна, он стал обживать свое новое пристанище, так и теперь он решил поскорее освоиться в здешних местах. У него еще будет время совершить далекие прогулки по берегу лагуны, а пока он предпочел свернуть налево и оказался на другой площади, где сбились в кучу деревянные домишки и магазинчики — в большинстве своем принадлежавшие китайцам, главным торговцам на таитянском рынке.
Авторемонтная мастерская. Бензоколонка. А это, наверное, главная улица, протянувшаяся параллельно набережной. На соединяющей их улочке вывеска — «Английский бар».
Вероятно, в любом городе мира инстинкт безошибочно привел бы его в точно такое же место. Он толкнул решетчатую дверь, не доходившую до земли, и очутился в прохладном, приятно пахнущем полумраке. На высокой блестящей стойке играли отблески света, бутылки со знакомыми наклейками выстроились на полках в нишах. Там же стояли непременные для всех баров флажки разных стран. Мурлыкавший на одном из табуретов рыжий кот казался единственным живым существом, но когда Оуэн забарабанил по стойке кончиками пальцев, откуда-то появился бармен.
— Виски… без льда.
Он рассеянно посмотрел на человечка, одетого в полотняные штаны и светло-голубую рубашку, тот взял бутылку и спросил:
— «Уайт Лебел», как всегда, сэр?
Оуэн, привыкший к подобным встречам, не вздрогнул и даже не удивился. Он внимательнее оглядел бармена, своей худобой и бесцветными жидкими волосами напоминавшего больную птицу.
— Вы не узнаете меня, сэр? — спросил тот и, подмигнув, добавил: — Мак-Лин, жокей… Уже целая вечность… Верно? — И опять подмигнул: — Мы встречались с вами десять лет назад в Ницце. Там я служил в «Пикрэц»… Помните? У вас тогда были какие-то неприятности…
Странное дело: как только бармен назвал себя, майор, подобно актеру, возвращающемуся за кулисы, сбросил маску. Улыбка исчезла с его лица. А само лицо внезапно словно отяжелело.
Теперь в зеркалах между разноцветными бутылками отражался шестидесятилетний мужчина, усталый, озабоченный, возможно, даже чем-то взволнованный.
— Я помню, Мак…
— А адмирала?.. Адмирала помните?.. Он проводил почти все время у нас в баре… Здорово закладывал. Вы тоже неплохо пили, но вам до него далеко… По утрам у него так дрожали руки, что он иной раз ронял и разбивал первый стакан…
Он машинально взглянул на белые руки майора.
— Я ему говорил, что все это плохо кончится, но он не желал ничего слушать, каждый стакан у него был последним, из одного ночного бара он шел в другой, и приходилось вести его в отель и просить, чтобы его уложили в кровать…
О чем он подумал? Он сказал:
— В один прекрасный день эти господа посадили его на корабль…
Затем внезапно добавил:
— Вы здесь проездом или собираетесь задержаться?
— Еще не решил.
— Здесь вам особенно нечего делать, сэр. Я бы даже сказал, что в настоящий момент это просто опасно…
Майор сделал знак налить ему второй стакан.
— Тут произошел скандал, получивший большую огласку, думаю, именно потому нам срочно прислали инспектора по колониям… В один прекрасный день три года назад на берег сходит — как вы сегодня — элегантный молодой человек с хорошими манерами и карманами, полными денег… Он останавливается в «Голубой лагуне», в первый же вечер приходит сюда, заводит знакомства с местной знатью… Знаете, здесь, в Папеэте, как и всюду… Есть тут одна компания — одни и те же, — они любят развлечься, заходят ко мне выпить аперитив, потом в «Яхт-клуб», наконец, в «Лафайет» или в «Моану»… Вы скоро все это сами увидите… Молодой человек всех их просто очаровал. Его звали Массон. Жорж Массон. Весельчак, остроумный, приятное обхождение…
Прошло полгода, и он стал ну буквально первым человеком в Папеэте… Ни одной вечеринки без него не обходилось, даже у губернатора! Вот, кстати, кому здесь все осточертело, и кто будет втирать очки инспектору по колониям… И тут умирает секретарь суда. Ищут нового. Найти не могут. Тогда спрашивают у Массона так, в шутку:
