Уолтер Саттертуэйт - Кавалькада
— Мы — частная фирма. И работаем не на британское правительство.
— Мы работаем на условиях молчаливого согласия, старина. И нас могут здорово прижать. Послушайте, Бомон, давайте все это обсудим, когда вы вернетесь. Вы же, насколько я понимаю, уже через несколько дней будете в Лондоне?
— Нет.
— Простите?
— Мисс Тернер нужен отдых. Я и сам бы не возражал против отпуска.
— Боюсь, об этом не может быть и речи. Я хочу, чтобы вы оба как можно скорее вернулись в Лондон.
— Мисс Тернер пришлось нелегко. Ее пытались убить. Мне нужно время, чтобы убедить ее.
— Убедить? В чем это?
— В том, чтобы она никому не рассказывала о случившемся. Газетчикам, к примеру.
Какое-то время Купер молчал. Наконец сказал:
— И сколько, по-вашему, нужно времени, чтобы ее убедить?
— Месяц-полтора.
— Месяц-полтора?
— Я подумал, нам стоит отправиться в небольшое путешествие.
— И куда именно, можно узнать?
— В Афины. Я слышал, в это время года в Афинах чудесно. Мы можем доехать отсюда поездом до Будапешта, а оттуда дальше на юг.
— И на какие деньги вы собираетесь путешествовать?
— У нас осталось немного долларов. Сотни три.
Снова пауза.
— Вот что, — наконец заявил он, — не зарывайтесь, Бомон. Как бы вам это не вышло боком.
Я снова промолчал. Я мог бы сказать ему, что собираюсь попросить мисс Тернер подробно описать все, что с ней случилось. И предложить сержанту Биберкопфу добавить к ее рассказу кое-что от себя. А затем припрятать все это в надежном месте на тот случай, если со мной или мисс Тернер не ровен час что-то приключится. Чтобы потом все это вскрыли.
Но Купер хорошо меня знал. Знал, что я не стану затевать ничего такого, не обеспечив себе прикрытия. Наконец он сказал:
— Как там ваш сержант Биберкопф?
— А что?
— Он слышал рассказ мисс Тернер?
— Конечно. Но он ничего не может поделать, пока мисс Тернер лично не подтвердит свои слова.
Очередная пауза. Я слушал, как на линии что-то пощелкивает и потрескивает.
— Месяц, — наконец сказал он, — ни днем больше.
— Прекрасно.
— И когда будете в Афинах, свяжитесь со мной. Там может образоваться небольшое дельце. Для агентства.
— В Афинах?
— В Афинах, в Каире. В тех краях.
— Мы же собираемся в отпуск.
— Ну да, конечно, и я вовсе не хочу его вам портить. Но если все же кое-что «образуется» и вы окажетесь поблизости, надеюсь, вы не откажетесь быстро все утрясти.
— Только совсем быстро, — повторил я.
— Вот это по-нашему. Передавайте привет мисс Тернер.
И Купер повесил трубку.
А я так и не понял, кто же кого обвел вокруг пальца.
* * *Гостиница «Адлон»
Берлин
Среда
30 мая
Дорогая Евангелина!
Писать тебе это письмо мне совсем не легко. За последнее время столько всего случилось — столько неприятностей, что я ума не приложу, с чего же начать. У меня есть и хорошие новости, правда, сейчас это не так важно.
Сначала плохие новости, Эрик умер.
Ева, останься он жив, думаю, я его так и не поняла бы. Он был еврей, и об этом я узнала только в конце нашего пребывания в Мюнхене. Как мог еврей связаться с людьми, которые люто ненавидят евреев? Или, быть может, в душе он был склонен к саморазрушению? Или думал, что если он умеет красиво говорить, обладает изысканной наружностью и магическими талантами, то сможет укротить ненависть в нацистах?
Не знаю. И никогда не узнаю. Его поступки и слова — все было ложью, возможно злонамеренной, однако в конце концов он проявил безрассудную смелость. Мы с господином Бомоном обязаны ему жизнью.
Но Эрик был не единственной жертвой. Убили и Грету Мангейм, берлинскую проститутку. Господин Бомон пытался ее уберечь, предупредив сержанта Биберкопфа, но было уже поздно. Члены этой партии, в Берлине и в Мюнхене, не знают жалости. Ее тело нашли в канале Ландвер. Они все свиньи, Ева. Даже хуже свиней. Как же я ненавижу их, всех без исключения.
Знаешь, а Грета Мангейм мне нравилась. Она была красивая, умная и смелая. Она знала себе цену, а этим, должна заметить, могут похвастать немногие из нас.
Эпитафия плохая, признаю. Жаль, мне не удалось познакомиться с ней поближе. Но сейчас это уже невозможно.
Если бы только можно было вернуться назад и исправить роковые ошибки, которые мы совершили. Если бы у нас был второй шанс!
Столько ошибок было допущено за эти последние недели, столько было потерь, столько ужаса…
Однако должна тебе сказать, что мы все же выяснили, кто пытался прикончить это чудовище.
Ева, только никому об этом не рассказывай. Никогда.
Ты, наверное, помнишь, в одном из предыдущих писем я упоминала, что кое-что узнала, когда мы были в Ванфриде — доме Вагнеров в Байрейте. Тогда я думала, все это ерунда. Вот что я имею в виду.
Когда я разговаривала с малышкой Фриделиндой, дочуркой Вагнеров, она сказала мне, что родители хотят нанять ей новую учительницу английского, потому что женщина, которая занималась с ней в ту пору, госпожа Гроссман, — еврейка.
Я не придала этому значения, пока не рассказала господину Бомону. Мы ехали в такси — возвращались после встречи со сворой нацистов в их партийном штабе в Мюнхене. Все они оказались ярыми антисемитами. Мы рассуждали, о том, до чего же отвратителен антисемитизм, и я рассказала, что мне говорила та девчушка.
Господин Бомон нахмурился и сказал:
— Думаю, госпожу Гроссман надо предостеречь.
Когда он это заметил, я вдруг поняла, что он прав. Вполне вероятно, что Фриделинда разболтала госпоже Гроссман о приезде Гитлера в Ванфрид и о предстоящей встрече Гитлера с генералом фон Зеектом в Тиргартене.
— Какая же я дурочка, — призналась я господину Бомону. — Надо было вам все рассказать, пока мы еще были в Байрейте.
Он был настолько добр, что улыбнулся.
— На вашем месте я бы не стал беспокоиться, — сказал он. — Когда там был Гитлер, детей, скорее всего, за стол не приглашали. И Фриделинде неоткуда было узнать об этой встрече.
Мне показалось, что господин Бомон сочувствует Фриделинде. Как ты знаешь, маленькие девочки пускаются на всяческие уловки, когда хотят что-нибудь пронюхать, особенно если это их совсем не касается.
Но если я сокрушалась, что не сказала про госпожу Гроссман чуть раньше, эту ошибку было легко исправить, во всяком случае мне так казалось. Мы могли заехать в Байрейт на обратном пути в Берлин и поговорить с ней.
И мы действительно заезжали в Байрейт на обратном пути, только путь этот оказался совсем не такой, как мы предполагали. Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что путь этот был длинный и трудный. Когда мы туда приехали, я была слишком больна и ничем не могла помочь господину Бомону. Два дня провалялась в постели.
