Элизабет Джордж - Школа ужасов
– Я попала под дождь. Сижу тут, собираюсь с силами, чтобы разжечь камин.
Ее супруг подошел к бару и налил изрядную порцию бренди. Линли присел перед камином, взял с доски коробок со спичками, зажег подложенную под дрова щепу.
– Ты бы хоть ботинки сняла, Деб, – посоветовал он. – Обувь насквозь промокла. А уж волосы!
– Ничего страшного, Томми. – Сент-Джеймс говорил совершенно нейтральным тоном, но вмешиваться в чужой разговор было до того ему несвойственно, что после его реплики повисло напряженное молчание.
Затем Сент-Джеймс подошел к Деборе со статном бренди:
– Выпей, дорогая. Ты еще не виделась с отцом?
– Только что вошла.
– Тогда тебе лучше переодеться, пока ты не попалась ему на глаза. Не знаю, что он скажет или во всяком случае, подумает, застав тебя в таком виде.
Сент-Джеймс говорил спокойно и кротко, его голос не выдавал ничего, кроме нежной заботы, но Дебора заметила, как Линли в замешательстве перевел взгляд с нее на ее мужа и как напряглось его тело: Томми явно собирался что-то сказать. Она поспешила остановить его.
– Хорошо, я только захвачу бренди. – И, не дожидаясь ответа, добавила:– Спокойной ночи, Томми.
Она привычно поцеловала его в щеку. На миг ладонь Томми коснулась ее руки. Дебора знала, что Томми пристально следит за ней, знала, что его взгляд полон тревоги за нее, но предпочла не поднимать глаз и постаралась с достоинством выйти из комнаты.
Увы, даже достойное отступление ей не удалось. Мокрые туфли громко захлюпали по ковру.
Сент-Джеймс спустился в кухню. Несмотря на громогласные протесты Коттера, он так и не пообедал. Гложущую пустоту внутри, которая, конечно же, была вызвана отнюдь не голодом, можно попытаться хотя бы отчасти приглушить поздним ужином.
В кухне не было ни Коттера, ни миссис Уинстон, много лет проработавшей в этом доме кухаркой. Только собака с надеждой глядела на него из своей корзины да кошка выгибала спину на каминной полке. Сент-Джеймс распахнул холодильник, и такса выскочив из корзины, поспешила присоединиться к нему в надежде на угощение. Усевшись у ног хозяина, собачка изобразила на морде мировую скорбь и даже бока втянула – изголодалась, мол.
– Пич, тебя уже кормили, – напомнил ей Сент-Джеймс. – Думаю, раза три, не меньше.
Пич завиляла хвостом, радостно его приветствуя. Аляска, не слезая с камина, презрительно зевнула. Сент-Джеймс прихватил кусок сыра вместе с разделочной доской и перешел к столику у окна. Пич последовала за ним – а вдруг перепадет крошка.
Он развернул сыр, наточил нож, но аппетит так и не пробудился. Сент-Джеймс посмотрел в окно. Отсюда он видел сад под странным углом – только нависающие сверху ветки.
Даже этому клочку земли Дебора сумела придать неповторимое очарование. У подножия кирпичных стен пышно разрослись цветы, их цвет и аромат менялся с каждым месяцем года. Мощеная дорожка от дома к задней калитке поросла бурачком– Дебора упорно отказывалась выпалывать его. В одном углу на ясене висело четыре скворечника и кормушка, где вечно дрались мелкие, жадные воробушки. На прямоугольной лужайке стояло два стула, кресло и приземистый круглый столик, Саймон пытался уговорить Дебору не покупать садовую мебель из металла, но ей понравилась искусная работа, и она обещала самолично очищать мебель от ржавчины, достаточно быстро нараставшей под воздействием влажного лондонского климата. Дебора сдержала слово: каждую весну она драила стулья и кресло с песочком и красила заново, вымазываясь при этом и сама с головы до ног Главное– она сдержала слово. Она всегда была верна себе.
Сент-Джеймс нащупал рукой нож, сжал рукоятку. Дерево больно впилось в его ладонь.
Как решился он вверить всю свою жизнь этой женщине? Как посмел обнаружить перед ней свою слабость? Ибо она знала его слабость, она знала что побуждает Саймона к первенству в своей области, зачем ему понадобилось восхищение коллег, чего ради он добивается, чтобы именно к нему обращались в сложных случаях, именно его вызывали в суд в качестве эксперта, когда требуется разгадать тайную весть кровавого пятна, определить траекторию пули, интерпретировать царапины, оставшиеся на ключе или замке. Кое-кто считал, что стремление Саймона всегда быть в курсе последних достижений в науке вызвана жаждой самоутверждения, но Дебора знала правду: бесконечной работой муж. заполняет пустоту внутри. Он допустил, чтобы она увидела это.
Дебора разделяла его беспомощность, разделяла боль, все еще возвращавшуюся приступами в искалеченное тело. Дебора присутствовала при тяжелых процедурах, когда ее отец с помощью электродов заставлял работать мышцы ампутированной ноги Саймона, чтобы предотвратить атрофию. Она и сама научилась пользоваться электродами.
Муж и на это согласился– так она становилась ближе к нему, так она могла полностью слиться с судьбой и до конца узнать его. Какое проклятие таится в любви, как жалка и нелепа человеческая жизнь! Они прожили вместе полтора года, и он вложил себя в этот брак полностью, без остатка, он вошел в эти отношения, словно наивный подросток, ничего не оставив себе. У него не осталось в душе потайного уголка, куда он мог бы отступить. Он не думал, что понадобится отступление. Теперь он поплатится за свою доверчивость.
Он теряет Дебору. После каждой неудавшейся беременности она уходила в себя. Саймону казалось, что он понимает ее: он тоже хотел ребенка, но его потребность, конечно же, не шла ни в какое сравнение с тоской Деборы. Вот почему он позволял ей побыть одной, предаться своему горю. Он не замечал, как с каждым разом она все больше отдаляется от него, он не подсчитывал дни и недели. Иначе давно бы стало ясно, что траур Деборы и внутреннее отчуждение каждый раз длятся дольше, чем в предыдущий. Потом ее надежды оживали вновь. Но эта четвертая неудача, еще одна потеря так и не родившегося, но заранее любимого ребенка, довершила беду.
Как могло ему прийти в голову, что их брак окажется под угрозой из-за детей, тем более детей, еще даже не родившихся на свет. Саймон до сих пор не мог смириться с происходящим. Будь на Месте Деборы любая другая женщина, не столь ему близкая, не до конца, до самого донышка ясная, он сумел бы подготовиться к этой перемене, к разрыву. Но она, единственная из всех известных ему людей, казалась неизменной, верной всегда.
Саймон посмотрел на нож, посмотрел на сыр. Кусок не лез в горло. Он аккуратно убрал все по местам.
Выйдя из кухни, он вернулся в центральную часть здания, поднялся по лестнице. Супружеская спальня на втором этаже пустовала, в других комнатах тоже ни души. Саймон стал подниматься дальше. Жену он нашел в ее девичьей спальне возле лаборатории, на верхнем этаже дома.
