Ксавье Монтепен - Чревовещатель
– Да! Я знаю, что мое молчание дает обвинению самое страшное оружие, которым оно уничтожит меня.
– До вашего ареста, — сказал председатель, — вы по крайней мере давали правдоподобное объяснение. Дяде вы сказали: «Я должен молчать, дело идет о чести женщины».
Жорж взглянул на дядю и живо возразил:
– Говоря это, я лгал!
– А если суд знает больше, чем вы думаете, об этом таинственном предмете?
Молодой человек прошептал:
– Это невозможно!
– Господа, — обратился председатель к членам суда и присяжным, — своей властью я приглашаю свидетеля, которого не допрашивали на следствии.
Жорж, побледнев как полотно, затаил дыхание. Кто этот новый свидетель? Что он знает? Что откроет?
Пристав появился через несколько секунд, сопровождая женщину в изящном костюме, с грациозной осан— кой. Жорж, жадно устремив глаза на эту женщину, прижал руки к сердцу и пролепетал:
– Боже мой, сделай так, чтобы это была не она!
– Свидетельница, — приказал председатель, — поднимите вуаль.
Незнакомка открыла лицо — ангельское, бледное, обрамленное белокурыми волосами. Большие голубые глаза, казалось, излучали свет. Раздались восторженные возгласы. Жорж зашатался и вдруг закрыл лицо руками.
– Свидетельница, — начал председатель, — ваше имя?
– Леонида Галлар, жена Даниеля Метцера, — ответила бедная женщина слабым и дрожащим голосом.
– Ваш возраст?
– Двадцать лет.
– Где вы живете?
– В Пасси, бульвар Босежур.
– Вы прислали мне депешу, прося, чтобы вас выслушали для оправдания подсудимого?
– Точно так, господин председатель.
– Эта депеша прислана из Дьеппа?
– Я в Дьеппе уже несколько дней.
– Одна?
– С мужем.
– Снимите перчатку с правой руки, поднимите эту руку к божественному распятию. Клянитесь говорить правду, всю правду, только одну правду.
– Клянусь.
– Хорошо. Что вы знаете и что желаете сказать?
– Я желаю сказать, — отвечала Леонида, — что господин Жорж Прадель не виновен в преступлении, в котором его обвиняют. В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое сентября, в час ночи, господин Прадель был в моем доме… у меня… — пролепетала Леонида.
– Хорошо! Но это ничего не доказывает, потому что убийства были совершены с двадцать четвертого на двадцать пятое.
– Господин Прадель еще находился в моем доме в ту ночь, — продолжила молодая женщина, — но уже не у меня — он был пленником моего мужа.
– Мы сейчас вернемся к этому странному заявлению. Но прежде скажите, подсудимый — ваш любовник?
Госпожа Метцер сдержанно ответила:
– Господин Прадель был моим другом, моим братом, не более. Я честная женщина.
Эти простые слова глубоко тронули зрителей.
– Где вы познакомились с подсудимым? — спросил председатель.
– В Алжире.
– Давно?
– В декабре прошлого года. Господин Прадель спас мою жизнь и честь. Я платила ему чистой, глубокой нежностью и вечной признательностью.
– Вы не теряли из виду друг друга с того времени?
– Нет, господин председатель, мы не виделись восемь месяцев. Мой муж увез меня во Францию, в Париж. Господин Прадель не знал, что со мной, случай свел нас в театре «Жимназ» вечером двадцать третьего сентября.
– Подсудимый, конечно, говорил с вами в театре?
– Нет, господин председатель, он боялся поставить меня в неловкое положение. Я была с одной дамой, которая его не знала.
– Однако он поехал за вами! И вы приняли его у себя?
– Очень ненадолго. Мой муж отсутствовал. Я не имела мужества отказать господину Праделю в разговоре. Мне нечего было его опасаться. Он уже уходил, когда неожиданно вернулся мой муж.
– Тогда что же случилось?
Леонида рассказала все. Когда женщина закончила свой рассказ, председатель произнес:
– Не мое дело судить о вашем поведении, сударыня. Я считаю, что ваше показание объясняет и оправдывает в некоторой степени его упорное молчание. Притом следует ценить преданность истине, о чем свидетельствует ваша добрая воля, но цель, к которой вы стремитесь, достигнута лишь отчасти.
Госпожа Метцер, дрожа всем телом, с изумлением посмотрела на председателя.
LXIV
Председатель продолжал:
– Ваш муж выехал из отеля на бульваре Босежур утром двадцать четвертого сентября и увез вас с собой. Подсудимый, оставшись один в пустом доме, разве не мог почти тотчас возвратить себе свободу, уехать в Нормандию и вечером находиться в Рошвиле? Подобное предположение не исключает его пребывания в другом месте.
Жорж поспешно встал:
– Господин, председатель, позвольте мне разъяснить, в чем дело.
– Говорите.
– Я не имел права сказать вам то, что вы услышали сейчас, — продолжал молодой человек, — я поклялся молчать. Но теперь, когда вы знаете все, я обязан защищаться и буду. Чтобы возвратить себе свободу, я работал три дня и три ночи без устали. Голод терзал меня, лихорадка изнуряла. Утром четвертого дня я смог убежать. Я был почти при смерти. С большим трудом, не зная, куда иду, я дотащился до какой-то гостиницы. Там надо мной сжалились, и только на другой день я смог вернуться в Гранд-отель. Мои слова легко проверить, господин председатель. Доказательств множество, достаточно осмотреть домик на бульваре Босежур.
Молодой человек замолчал. В зале раздались рукоплескания. Председатель хотел отвечать, но защитник передал прокурору листок бумаги, на котором торопливо написал несколько строк, пока Жорж говорил. Прокурор встал и сказал громко:
– Защитник в своем заключении выставлял доводы, в силу которых суд, находя нужным вернуть дело на доследование, отложил его до следующей сессии.
Пока толпа расходилась, адвокат наклонился к Жоржу и шепнул:
– Все идет хорошо, вы почти спасены!
Лейтенант искал глазами Леониду, но ее уже не было.
Вернемся к нашему приятелю Жобену. Гостиница, которую он указал чревовещателю, находилась недалеко от станции. Отставной зуав, сидя на деревянной скамейке возле двери, курил трубку. Увидев Жобена, он встал, сделал ему знак следовать за собой, вошел в гостиницу и поднялся в свой номер. Чревовещатель сел, пригласил знаком Жобена сделать то же, пожал ему руку и, почти прижавшись губами к самому его уху, сказал, указывая на перегородку:
– Будем говорить тихо. Они там, с другой стороны.
– Кто? — спросил полицейский.
– Люди, которых мы ищем.
– Отчего такая уверенность?
– Я проводил все время на станции, ожидая своего родственника. Начал уже отчаиваться, когда вчера вечером парижским поездом приехали два молодца, с первого взгляда показавшиеся мне подозрительными. Один гораздо моложе другого, шарманщик и разносчик. Тот, что постарше, смугл, помоложе — белокур, с бородой. Мне знакомы эти лица. Я уже где-то их видел, но где и когда, не помню. Шарманщик попросил жандарма указать гостиницу. Жандарм указал ту, где живу я. Когда они пришли, я уже сидел в углу залы в ожидании ужина. Молодчикам отвели комнату, которая примыкает к моей. Оставив там вещи, они сошли вниз. Им подали сидр. «Не нужно, — сказал брюнет. — Дайте нам вина, и самого лучшего». Я поужинал в углу в одиночестве и следил за ними. Приятели говорили много, но очень тихо, и пили. Это не люди, а губки. Шарманщик и разносчик, выпивающие за ужином пять-шесть бутылок вина по три франка за бутылку, между нами, господин Жобен, это неестественно! Вдруг мне пришла идея. Вы знаете, что я чревовещатель, и неплохой, смею заметить. Я могу подражать голосу любого человека. Так вот, мне пришла идея, — продолжал Сиди-Коко, — сначала она показалась мне кощунственной. Но потом я решил, что когда надо разоблачить гнусных злодеев, то позволительно все.
