Буало-Нарсежак - Современный французский детектив
Томас покачал головой. Видно, она в самом деле растерянна, если лжет так неуклюже и глупо.
— А Кэтрин Вильсон? — сказал он. — Она тоже случайно упала под поезд?
— Она обо всем догадалась и грозилась на меня донести, — зарыдала Патриция. — Это была нехорошая женщина. Я сама не знаю, как это получилось. И опять ты виноват! Ведь это ты предупредил меня, что у нее назначено с Дэвидом свидание. Вспомни-ка, ты подслушал, когда он говорил с ней из телефонной кабины. Если бы ты мне об этом не сказал, я бы туда не пошла!
Наступила долгая пауза, похожая на минуту затишья в центре циклона. Патриция тихо плакала. Томас стоял неподвижно, охваченный отвращением и беспредельной усталостью.
Наконец он решился.
— Слушай, — сказал он, — я дам тебе шанс.
Она подняла к нему заплаканное лицо.
— Какой шанс?
— Согласен, что я так же виноват, как и ты. Но у меня нет никакого желания одному расплачиваться за преступление, которого я не хотел. Если мы останемся с тобой вдвоем, нас обязательно схватят. И я все равно не могу тебя больше видеть. — И глухо добавил: — Я-то по-настоящему его любил.
Пат выпрямилась; она опять была совершенно спокойна.
— Что же ты предлагаешь?
Томас вынул из кармана конверт:
— Здесь пять тысяч фунтов. Отдаю их тебе. Я не хочу этих денег. Они принадлежат тебе по праву: ты ведь его наследница.
После недолгого колебания Пат взяла конверт.
— Уходи, заклинаю тебя. Поверь, нам не жить вдвоем. Может быть, тебе удастся как-то устроить свою жизнь. Дай тебе бог. Для меня с этим покончено.
— С чем?
— С любовью.
Он опустил голову, закрыл глаза. Он так устал, что не ощущал боли. Боль придет позже.
Когда он открыл глаза, Пат в комнате не было.
Глава двадцать седьмая
Окна конторы выходили на большую площадь, освещенную тусклым осенним солнцем.
Томас отвел взгляд от окна, взглянул на календарь, висевший напротив. «Понедельник, 3 октября». Это было бесспорно и неопровержимо. Тетрадь на столе тоже была неопровержима. Все это не было дурным сном, все произошло на самом деле. Дэвид умер. Патриция ушла.
А может быть, все к лучшему? Да, его сердце еще помнит Дэвида, его тело помнит Патрицию; когда он думает о них, ему становится больно. Но нужно в себе это преодолеть. Он сумеет прожить без этой двусмысленной дружбы, что была соткана из зависти и чувства собственного превосходства, он сумеет прожить без этого вожделения к женщине, которая ему не принадлежит, без этого чудовищного сознания причастности к ее преступлениям. Он чувствовал себя разбитым, но с плеч свалилась страшная тяжесть. Новая жизнь открывалась перед ним, жизнь, наполненная работой, успехом, самоутверждением…
Зазвонил телефон. Томас снял трубку.
— Да, — сказал он, продолжая думать о своем.
— Брэдли? — услышал он спокойный и звучный голос. — Говорит Мэрфи. Скажите, дорогой, могу ли я попросить вас заехать ко мне в Ярд? Это в связи с делом бедняги Тейлора. Представьте себе, мы допросили этого грека — ну, помните, владелец гостиницы в Ист-Энде, где погиб Тейлор… Да, так вот, этот грек и признался, что миссис Тейлор никто не похищал, никто не держал ее под замком — она преспокойно прожила там все время, что мы ее разыскивали. И наверно, она сама и выбросила своего мужа в окно… Погодите, это еще не все. Мы задержали миссис Тейлор на аэродроме, когда она пыталась под чужим именем и с чужими документами улететь в Нью-Йорк. Она сейчас у меня в кабинете и рассказывает о вас довольно любопытные вещи. Вас не затруднит приехать сюда? Или, быть может, вы предпочтете, чтобы я за вами прислал?
Себастьян Жапризо
Дама в очках и с ружьем в автомобиле
Дама
Я никогда не видела моря.
Перед моими глазами, совсем рядом, словно морская гладь, рябит выстланный черными и белыми плитками пол.
Мне так больно, что кажется, будто это пришла моя смерть.
Но я жива.
В тот момент, когда на меня набросились — я не сумасшедшая, на меня действительно кто-то набросился или что-то обрушилось, — я подумала: я никогда не видела моря. Вот уже несколько часов меня не оставляет страх.
Страх, что меня арестуют, страх перед всем. Я придумала целую кучу идиотских оправданий, и самым идиотским из них было то, что мелькнуло у меня в голове в эту минуту: не причиняйте мне зла, на самом деле не такая уж я скверная, просто мне хотелось увидеть море.
Еще я помню, что закричала, закричала что было мочи, но крик этот так и не вырвался из моей груди. Кто-то отрывал меня от пола, душил.
Продолжая вот так беззвучно кричать, кричать, кричать, я еще подумала: нет, этого не может быть, просто меня мучит какой-то кошмар, сейчас я проснусь у себя в комнате, настанет утро.
А потом произошло вот что.
Заглушая во мне мой крик — я отчетливо услышала этот звук! — раздался хруст кости: это ломали мою руку, да, да, мою руку.
Боль не красная и не черная. Боль-это колодец слепящего света, существующий только в нашем сознании. Но все же вы в него падаете.
Прохладные плитки пола освежают мне лоб. Должно быть, я снова потеряла сознание.
Не шевелиться. Главное — не шевелиться.
Я вовсе не лежу на полу, а стою на коленях, прижав к животу горящую словно в огне левую руку, я согнулась пополам от боли, я пытаюсь унять ее, но она пронизывает плечи, затылок, поясницу.
Сквозь рассыпавшиеся по лицу волосы я вижу, как прямо перед моими глазами по белой плитке ползет муравей. Дальше тянется вверх что-то серое, по-видимому сток умывальника.
Не помню, чтобы я снимала очки. Наверное, они упали, когда меня потащили назад, зажав мне рот, чтобы заглушить мой крик. Нужно найти очки.
Сколько же времени я стою вот так, на коленях, в этой полутемной каморке шириной в два и длиной в три шага? Никогда в жизни я не падала в обморок. То, что случилось сейчас, — это даже не провал в сознании, а всего лишь трещинка в нем.
Если бы я находилась здесь давно, там, на станции техобслуживания, кто-нибудь забеспокоился бы… Я стояла перед умывальником, мыла руки.
Правая рука — я сейчас приложила ее к щеке — еще влажная.
Нужно найти очки, нужно встать.
Когда я резко, слишком резко, поднимаю голову, пол перед моими глазами встает дыбом, я боюсь, что снова потеряю сознание, но вдруг все стихает — и шум в ушах, и даже боль. Теперь она сосредоточилась в левой руке, я не смотрю на нее, но чувствую, что она сильно распухла и стала словно каменная.
Надо ухватиться правой рукой за раковину и встать.
Ну, вот я и стою. Перед моими глазами в зеркале вместе со мною качается мое туманное отражение, и мне кажется, что время возобновило свой бег.
