Энн Перри - Смертная чаша весов
Леди Эмма облегченно кивнула, соглашаясь с адвокатом.
Эшли снова предложил Рэтбоуну задать вопросы свидетельнице, но тот отказался.
Его отказ был встречен недовольным шумом на галерке. Глаза Оливера заметили движение на скамьях присяжных, и он поймал на себе недоумевающие взгляды. Однако адвокат Зоры ничего не мог поделать. В его положении, что бы он ни спросил у свидетельницы, это дало бы ей еще одну возможность повторить уже сказанное.
Судья объявил перерыв до второй половины дня. Рэтбоун молча, минуя Харвестера, направился в комнату адвокатов, где был намерен поговорить с Зорой фон Рюстов наедине. Он торопливо увел ее из зала под негодующий ропот публики, которую в это время попросили очистить галерку.
— Гизела не убивала Фридриха, — сказал сэр Оливер, как только закрыл за собой дверь. — У меня нет доказательств, чтобы сделать ваше обвинение разумным, не говоря уже о том, чтобы сделать это правдой. Ради бога, снимите его! Признайтесь, что сделали это в состоянии эмоционального стресса, что вы ошиблись…
— Я не ошиблась, — перебила его графиня. Ее зеленые глаза были совершенно спокойны. — Я не откажусь от правды только потому, что она кому-то неприятна. И меня удивляет, что вы надеетесь меня уговорить. Неужели это и есть проявление той смелости, которая сделала вас знаменитым адвокатом?
— Бросок на амбразуру, может, и занесет ваше имя в анналы истории, — ядовито заметил Рэтбоун, — но на самом деле это нелепейший способ приносить себя в жертву, не выиграв битвы. На первый взгляд это романтично, но в реальности — это смерть, боль, изуродованные тела и горе вдов и матерей, потерявших сыновей. Когда наконец вы перестанете витать в облаках и увидите жизнь такой, какая она есть?
Оливер слышал, как его голос становится все громче, и он до боли сжал кулаки, не замечая, как помимо своей воли энергично размахивает правой рукой, словно рубит воздух.
— Вы слышали письмо, которое леди Уэллборо зачитала на суде? Видели лица присяжных? Для них Гизела — героиня, романтический идеал. Вы выдвинули против нее обвинение, которое не в силах доказать, и это превращает вас в злодейку. Что бы я ни сказал, это уже не сможет защитить вас. Если я пойду в контратаку, будет еще хуже.
Графиня, стоявшая неподвижно, была бледна, но плечи ее уверенно распрямились. Когда она заговорила, голос ее звучал глуховато и слегка дрожал:
— Вы слишком легко сдаетесь. Мы даже еще не начинали. Никто не будет принимать мало-мальски разумных решений, не выслушав обе стороны. И какими бы чувствительными ни были присяжные, они обязаны дождаться и выслушать нас тоже. Не для того ли существуют законы, чтобы в любом судебном деле выслушать доводы обеих сторон?
— У вас не судебное дело! — раскричался Рэтбоун, теряя контроль над собой. Это было недостойной выходкой и ничего не дало — он не должен был терять голову. — У вас нет судебного дела, — повторил он уже более спокойным тоном. — Лучший выход для нас — это представить доказательства того, что Фридрих был кем-то убит, но мы не можем утверждать, что это сделала Гизела! Вам придется, рано или поздно, отозвать свое обвинение и принести извинения, или же вы понесете наказание по закону, и оно может быть суровым. Пострадает ваша репутация…
— Репутация! — Фон Рюстов отрывисто засмеялась. — Разве я ее уже не потеряла, сэр Оливер? Все, чем я сейчас владею, — это совсем небольшая сумма денег, завещанных мне моей семьей. Если принцесса захочет отнять их у меня — что ж, милости просим. Но ей не отнять моей чести, ума и убеждений.
Ее защитник, открывший было рот, чтобы возразить, вдруг понял очевидную бесполезность этого. Фон Рюстов не будет слушать его. Возможно, она никогда не слушала, что он ей говорил.
— В таком случае… — попытался было он подобрать еще какой-нибудь аргумент, но тут же снова понял, что и это бесполезно.
— Да? — спросила графиня.
Оливер хотел было посоветовать ей держаться поскромнее, но решил, что и этот его совет будет отвергнут. Держаться скромно — это совсем не в характере фон Рюстов.
Первым свидетелем после перерыва должен был выступить Флорент Барберини. Рэтбоун с любопытством ждал его появления. Это был действительно удивительно красивый мужчина, однако обладающий скорее латиноамериканской красотой. Оливер даже показалось, что в нем есть что-то от героев мелодрам, и он сразу почувствовал к нему антипатию.
— Мистер Барберини, были ли вы в поместье лорда Уэллборо в то время, когда умер принц Фридрих? — начал допрос Харвестер; он предпочел английскую форму обращения, а не немецкую или итальянскую.
— Да, я был там, — ответил Флорент.
— После этого вы какое-то время оставались в Англии?
— Нет, я вернулся в Венецию, чтобы присутствовать на поминальной молитве. В Англию я приехал лишь полгода спустя.
— Вы были преданы принцу Фридриху?
— Я венецианец. Венеция — мой дом, — поправил адвоката свидетель.
Эшли воспринял это с привычной невозмутимостью.
— Но потом вы все же вернулись в Англию?
— Да.
— Зачем же? Ведь ваш дом — Венеция?
— Потому что узнал, что графиня фон Рюстов обвинила принцессу Гизелу в убийстве. Я хотел удостовериться, правда ли это, и если правда, то собирался убедить графиню немедленно отозвать свое обвинение.
— Понимаю. — Харвестер заложил руки за спину. — Когда вы приехали в Лондон, что вы здесь узнали?
Флорент опустил глаза и нахмурился. Он, очевидно, ожидал такого вопроса, и тем не менее тот был ему неприятен.
— Я узнал, что графиня фон Рюстов совершенно открыто выдвинула обвинение, о котором я уже слышал.
— Вы услышали это один раз? — Эшли сделал несколько шагов к свидетелю, словно хотел взглянуть на него получше и как бы с другой стороны. — Или несколько? Вы слышали собственными ушами, как графиня это говорила, или вам об этом рассказывали?
— Я сам слышал, как она это сказала, — признался Флорент и поднял на адвоката широко открытые темные глаза. — Но никто не верил в это.
— Откуда вам это известно, мистер Барберини? — Харвестер удивленно вскинул брови.
— Так утверждали все, с кем мне довелось разговаривать.
— И вы уверены в том, что они говорили правду? — В голосе адвоката звучало недоверие, однако он был предельно вежлив. — Вам могли сказать это в общественном месте, где обычно воспитанные люди весьма сдержанны. Но вы не знаете, что они говорят дома. Полагаете, их не одолевают сомнения?
— Я могу сказать только то, что слышал сам, — ответил свидетель.
Рэтбоун встал.
— Да, да, — вмешался судья, прежде чем Оливер успел заявить протест. — Мистер Харвестер, это риторические вопросы, а суд — не то место, где их задают. Вы противоречите самому себе и прекрасно это понимаете. Мистер Барберини не может знать, что думают другие. Он знает только то, что слышал лично, а также то, что все, с кем он общался, не верят в справедливость этого обвинения. Если вы хотите, чтобы мы поверили, что про себя кто-то думает иначе, тогда скажите нам это.
