Филлис Джеймс - Ухищрения и вожделения
А когда минут через пятнадцать она провожала посетителей к входной двери, он был несколько удивлен тем, что она протянула ему руку и, прощаясь, произнесла:
— Пожалуйста, простите меня, главный инспектор, если я была не слишком любезна. Ваша профессия не очень приятна, но необходима, и, разумеется, вам необходимо содействие. Что касается меня, я сделаю что могу.
Глава 7
И без ярко намалеванной вывески ни один из местных жителей не усомнился бы в том, в честь какого «нашего героя» назван лидсеттский паб. А любой чужак не преминул бы узнать адмиральскую шляпу со звездой, увешанную орденами грудь, черную повязку на глазу и подколотый пустой рукав. Рикардс рассудил, что ему приходилось видеть изображения лорда Нельсона и похуже, но очень редко. На этой вывеске он выглядел как переодетая мужчиной принцесса британского королевского дома.
Джордж Джаго, по-видимому, решил, что самым подходящим местом для беседы будет помещение бара, в данный момент погруженное в сумрак предвечернего затишья. Вместе с женой он провел полицейских к одному из столиков — деревянному, с витыми чугунными ножками, стоявшему вблизи огромного пустого камина. Все уселись вокруг стола, и Рикардс подумал, что они все вместе похожи на группку не очень-то близких по духу людей, собравшихся проводить спиритический сеанс. Пустота и полутьма зала вполне соответствовали бы такому занятию.
Миссис Джаго, угловатая женщина с острыми чертами лица и блестящими глазами, смотрела на Олифанта так, будто повидала на своем веку множество подобных типов и не потерпит с его стороны никакой фамильярности. Она была сильно накрашена. Красные пятна румян на щеках, губы широкого рта в такого же цвета помаде, пальцы с длинными, словно когти, ногтями, покрытыми кроваво-красным лаком, унизаны разнообразнейшими кольцами. Волосы ее, неестественно черные и блестящие, были подняты высоко надо лбом и уложены в три ряда тугих локонов, заколотых гребнями у затылка и над ушами. В плиссированной юбке и застегнутой высоко у шеи блузке из какой-то блестящей ткани в красную, белую и синюю полоску, с множеством золотых цепочек на груди, она напоминала третьеразрядную актрису. И вела она себя словно на прослушивании, куда явилась, чтобы получить роль официантки в дешевой комедии. Нельзя было придумать одежды, менее подходящей для деревенского паба, и тем не менее муж и жена Джаго, сидевшие рядышком, словно послушные дети, с одинаковым выражением радостного ожидания на лицах, казалось, не испытывали ни малейшей неловкости ни в этом баре, ни в отношениях друг с другом. Олифант счел для себя необходимым покопаться в их прошлом и, пока они трое ехали к пабу, изложил ставшие ему известными сведения. Раньше Джордж Джаго держал паб в Кэтфорде, но четыре года тому назад чета переехала в Лидсетт — отчасти из-за того, что брат миссис Джаго, Чарли Спаркс, имел там, на краю деревни, гараж и контору по прокату автомобилей, так что ему периодически бывал нужен помощник, согласный на сдельную оплату. Джордж Джаго иногда возил для него пассажиров, оставляя жену управляться в баре. Чета Джаго устроилась в Лидсетте вполне счастливо, и оба они принимали живейшее участие в жизни деревни, нисколько, по-видимому, не скучая по городской суете.
Что ж, Восточная Англия[50] принимала как своих даже более эксцентричные пары, чем эта, подумал Рикардс. Если на то пошло, приняла и его самого.
Джордж Джаго гораздо больше соответствовал образу деревенского трактирщика. Коренастый и плотный, с веселой физиономией и блестящими, часто моргающими глазами, он был полон с трудом сдерживаемой энергии. С этой самой энергией он, по-видимому, и взялся за создание интерьера своего паба. Бар — низкий зал с выступающими потолочными балками — был превращен в музей адмирала Нельсона, переполненный плохо подобранными и безвкусно размещенными экспонатами. Должно быть, Джаго обшарил всю Восточную Англию в поисках предметов, имеющих хотя бы самое отдаленное отношение к адмиралу. Над открытым камином висела огромная литография, изображающая сцену на палубе «Виктории»: Нельсон романтически умирает на руках у верного Харди. Остальные три стены были украшены картинами и гравюрами, посвященными, в частности, главным морским сражениям Нельсона: Нил, Копенгаген, Трафальгар; здесь висели и пара-тройка портретов леди Гамильтон, среди них — ужасающего цвета репродукция знаменитого портрета Ромни;[51] по обе стороны двери помещались мемориальные доски, а потемневшие дубовые балки потолка были увешаны по бокам рядами декоративных памятных кружек; очень немногие из них, судя по яркости красок, были подлинными. По верху одной из стен шел ряд сигнальных флажков — очевидно, передающих знаменитый сигнал,[52] а под потолком, видимо, для создания морской атмосферы в целом, была протянута рыбацкая сеть.
И вдруг, вглядываясь вверх, в коричневые, запятнанные смолой ячейки сети, Рикардс вспомнил. Он уже был здесь раньше. Как-то в выходной день, во время поездки по побережью, он заехал сюда вместе с Сузи — выпить чего-нибудь. Это было в первую зиму после их женитьбы. Пробыли они в баре недолго: Сузи жаловалась, что здесь слишком многолюдно и накурено. Он вспомнил даже, на какой из скамей они сидели: вон она, у стены, слева от двери. Он выпил пинту горького, а Сузи — полусухой херес. Тогда, зимой, в камине пылали, потрескивая, поленья, и языки пламени бросали на стены колеблющиеся отсветы; бар полнился веселыми голосами норфолкцев и казался ностальгически интересным и очень уютным. Сейчас же, в тусклом свете осеннего предвечерья, бесчисленные, беспорядочно развешанные экспонаты, в большинстве своем вряд ли подлинные и вряд ли имеющие хоть какую-то ценность, по мнению Рикардса, унижали и это старинное здание с его долгой историей, и победы адмирала. Неожиданно Рикардс почувствовал, как подступает удушье, — начинался приступ клаустрофобии. Он с трудом поборол желание распахнуть дверь и впустить в помещение свежий воздух, а вместе с ним — XX век.
Как потом заметил Олифант, допрашивать Джорджа Джаго — сплошное удовольствие. Здороваясь, он не смотрел на вас, словно вы слесарь-сантехник сомнительной квалификации, общаться с которым необходимо, но не очень приятно, и который отнимает у вас драгоценное время. Он вовсе не стремился превратить свои слова в тайные знаки, служившие не для выражения, а для сокрытия мыслей, не пытался с их помощью продемонстрировать свое интеллектуальное превосходство. На беседу с полицейскими он не смотрел как на схватку умов, в которой он во что бы то ни стало должен одержать верх, не реагировал на самые простые вопросы со смешанным чувством страха и вынужденного терпения, словно перед ним были сотрудники тайной полиции какого-то тоталитарного режима. Словом, заключил Олифант, этот опрос был просто приятной неожиданностью.
