Джайлс Блант - Нежная буря
Кардинал разъединился и набрал номер отделения скорой помощи Городской больницы. Дежурная медсестра попросила его подробно описать симптомы.
— Понятно, — сказала она. — Поскольку у него уже был инфаркт, сейчас это, скорее всего, тромб в одном из сосудов ноги. Это болезненно, но поддается лечению с помощью препаратов, разжижающих кровь.
— Джон! По-моему, у него сердечный приступ!
Кардинал бросил трубку. Отец выпрямился в кресле, схватившись за грудь, словно в нее попала стрела, и потом откинулся назад, потеряв сознание.
— Помоги мне положить его на пол.
Кардинал подхватил отца под мышки, а Кэтрин взяла за ноги.
— Он холодный как лед, — сказала она. — Обе ноги ледяные.
Они уложили его на пол, и Кардинал начал делать ему искусственное дыхание. После каждых шести нажатий на грудь он наклонялся и дышал ему в рот.
— Кэтрин, позвони им и спроси, что делать дальше.
Он продолжал нажимать на грудь, пока Кэтрин звонила, прося указаний.
— Они говорят — продолжай, — передала она. — Продолжай так делать, пока не приедет «скорая».
— Господи, он же не дышит. Может, нам не надо ждать «скорую». Может, повезем его сами? Спроси, сколько нам их еще ждать.
— Если повезет, они приедут через десять-пятнадцать минут.
— Кэтрин, выходи и заводи машину.
— Я могу чем-то помочь? — У занавески стояла Салли.
— Помоги Кэтрин счистить лед с машины.
Кэтрин и Салли вышли. Вскоре Кардинал услышал резкий скрежет скребков, атакующих крепкий лед.
Его отец застонал и открыл глаза.
Кардинал прекратил нажимать и приложил ухо к его груди. Он услышал мерный глухой стук, но легкие, казалось, были полны жидкости.
— Папа, — тихо сказал он и положил ладонь ему на щеку. — Папа, ты меня слышишь?
— Да.
— Где у тебя мочегонное? Надо как-то вывести у тебя из легких жидкость.
— Оранжевые таблетки. — Голос у него ослаб до шепота, глаза смотрели, казалось, куда-то выше потолка.
Кардинал наконец нашел нужный пузырек на столике, вытряхнул на ладонь две таблетки и начал поднимать отцу голову.
— Нет, — прошептал отец. — Не надо больше таблеток.
— У тебя легкие залило. Это поможет тебе дышать.
— Не надо больше таблеток.
— Папа, это только для того, чтобы тебе легче дышалось.
— Не надо больше таблеток. — Отец продолжал обшаривать глазами потолок, хрипло дыша, судорожно глотая воздух.
Кэтрин вернулась промокшая до нитки. Вместе с ней в комнату ворвалось облако морозного воздуха.
— Лед ужасный, — сообщила она. — Мы даже дверцу машины не смогли открыть.
Вдали послышался вой сирены.
— Ничего. Сейчас приедет «скорая». Папа не хочет пить лекарство.
Кэтрин подошла к креслу и опустилась на колени с другой стороны:
— Что я слышу? Вы не хотите пить лекарство?
На вялых, влажных губах Стэна Кардинала появилось подобие улыбки.
— Хотите, чтобы я ужасно страдал?
Кэтрин покачала головой. Ее глаза наполнились слезами, но она, поморгав, удержалась от плача. Нащупав руку старика, она взяла ее в свои. Кардинал сжал отцу предплечье.
— Единственное, что ты в жизни сделал правильно, — произнес отец. Слова выходили из его рта медленно, словно отдельные ноты, не дающие уловить мелодию.
— И что же? — спросил Кардинал. Ему не хотелось плакать на глазах у отца.
— Кэти.
— Я знаю. — Кардинал стиснул ему руку. — Послушай, папа. Я знаю, ты давно не был в церкви, но…
— Не надо священника.
— Точно? Если хочешь, позвоним в «Корпус кристи».[24]
— Не надо священника.
Кардинал услышал, как вой сирены пронесся мимо дома. Они прозевали поворот. Впрочем, вряд ли санитары могут тут чем-то помочь. Или даже врачи.
— Джон.
— Да, папа?
— Джон…
— Говори, папа. Я здесь.
— По-моему, нам было неплохо, а?
Кардинал сглотнул. Ему казалось, что его адамово яблоко стало втрое больше.
— Было отлично.
Следующую фразу отца Кардинал расслышал плохо. Сирена стала вновь приближаться к Мадонна-роуд.
— Прости меня за все. Знаешь…
— Папа, не надо ни за что просить прощения.
— За все…
— Я понимаю. И ты меня прости.
— Ты-то за что извиняешься? — Казалось, этот вопрос повис между ними в воздухе, как абстрактная скульптура.
— Я не сделал так, чтобы у тебя было все, что тебе нужно. Чтобы ты мог все это пережить дома, а не…
— Нет, нет.
Отец закашлялся. Его руки взлетели вверх, словно он пытался поймать какую-то тяжесть, которая на него обрушивается. Потом они бессильно упали на пол.
— Папа! — Кардинал яростно тер ему руку, словно восстановление циркуляции крови в ней могло оживить умирающее тело. — Папа!
Отец силился что-то произнести. Кардинал и Кэтрин нагнулись поближе, чтобы лучше слышать, но из его рта вылетали только бессвязные вздохи. Потом он выдохнул в последний раз, и тотчас же его глаза подернулись серой пленкой. Кэтрин, наклонившись к нему, зарыдала. Потрясенный Кардинал согнул ноги в коленях и присел.
В окнах мелькнули фары, стукнули дверцы машины, и послышались тяжелые шаги по льду. Потом санитары вошли в дом, проверили симптомы и подтвердили, что Стэн Кардинал мертв.
— Извините, что мы не смогли приехать раньше, — сказал один из них. — Дороги сейчас просто невозможные. И до самого Форельного озера нет электричества.
— Знаю, — ответил Кардинал.
— Мне надо позвонить коронеру, он должен приехать засвидетельствовать смерть.
— Звоните.
Санитар уже раскрыл свой мобильный телефон.
— Да, мы на Мадонна-роуд, кардиологический больной, полная остановка сердца, никаких признаков жизни. Свободен кто-то из коронеров? Спасибо.
Кардинал толком не видел, но чувствовал, что Кэтрин движется в бликах пламени. Наверное, кто-то подкинул еще дров в печь. Он не помнил, чтобы делал это сам. Каким-то образом ей удалось переправить детей в комнату Келли, не разбудив при этом миссис Потифер. Она вскипятила воду и дала Салли и санитарам чаю. Все они то вплывали в поле зрения Кардинала, то вновь исчезали: силуэты без лиц в этом потустороннем мире, где все расстояния беспредельны и каждый голос — лишь эхо. Кардинал отхлебнул чай и обжег себе язык.
Вместе с очередным облаком холодного воздуха в комнату ворвался доктор Барнхаус, сжимая свой неизменный черный саквояж. Он опустился на колени рядом со Стэном Кардиналом, приложил к телу стетоскоп и долго слушал.
— Сердечных сокращений нет, — произнес он наконец. — Дыхания нет. — Он сверился с часами. — Время смерти: два пятьдесят семь.
