Алан Брэдли - Трижды пестрый кот мяукнул
Кто в Англии или во всей Британской империи и даже за ее пределами не слышал эти стихи в том возрасте, когда первый раз берут в руки ложку? В мою память врезались:
Славно под дождем гулять –
Бульк и плюх! Бултых!
Прачке в жизнь не отстирать
Новых брюк моих![6]
Или еще хуже:
Капитанский любимец, большой кенгуру,
На рагу будет пущен у нас ввечеру.
Я смутно припомнила, как несчастная мисс Герди механически и без выражения читает эту чушь, пытаясь запихнуть ложку овсянки мне в рот, а я сижу на высоком стульчике.
Для человека вроде меня, которому открылись богатства подлинной поэзии, эти детские рифмы – немыслимое падение. Я вспомнила один дождливый день, когда я была совсем маленькой, и Даффи на чердаке репетировала «Ветер Западный»[7]:
О ветер западный, повей,
Вели дождю лить-поливать.
А мне бы с милою моей,
Исусе, дома почивать.
За окном по свинцовым подоконникам стучал аккомпанементом дождь.
Вей, ветер, на Мартынов день,
Лютуй, сорви с дерев листву.
Вся жизнь моя – пустая тень.
Я смерть к себе зову.[8]
Что-то в глубине моей души отозвалось на эти слова, и я вздрогнула. Хотя в то время я этого не понимала, но это было чувство одиночества: чувство, которое мне вскоре после этого предстояло узнать, а потом научиться ценить.
Кенгуру капитана Кенглтона, черт возьми!
Воспользовавшись носовым платком, чтобы не оставить отпечатки пальцев, я взяла экземпляр «Дождливых дней» и открыла наугад.
Славно под дождем гулять –
Бульк и плюх! Бултых!
Прачке в жизнь не отстирать
Новых брюк моих!
Никуда не деться от этой чепухи – даже на месте убийства.
Но потом я подумала: минутку!
Что, если здесь таится какое-то послание? Может, книга не случайно открылась на этом самом месте? Ищут же люди в Библии ответы на свои вопросы, тыкая пальцем наугад в страницу? «Гадания» – так это называла Даффи и утверждала, что это чушь собачья.
Прачке в жизнь не отстирать новых брюк моих!
Неужели эти слова не имеют ни малейшего отношения к моему теперешнему затруднительному положению? Они так подходят. Кроме того, идет дождь: Славно под дождем гулять. Бульк и плюх! Бултых!
«Глэдис» определенно оценила бы по достоинству это странное отражение наших жизней. Эти звуки идеально изображают ее движение по лужам.
«Придерживайся фактов», – произнес дядюшка Тарквин в моей голове.
Я медленно листала страницы: вот Криспиан Крампет строит на берегу песочные замки, а вот он кормит пони яблоком, протянув руку над калиткой. Вот в стихотворении «Маленький Икар» он приклеивает перья к рукам, а вот жарит каштан на палочке на костре.
Интересно, настоящий сын Оливера Инчболда, которого он описывал в своих книгах, и правда все это делал или это просто полет разгоряченной фантазии автора?
Раньше я этого не замечала, но теперь обратила внимание, что мальчик, несмотря на все свои сумбурные выходки, всегда изображается чисто одетым, аккуратным и безупречным, как святой. Ни единой капли грязи нет в мире Криспиана Крампета. Болезни и горе ему неведомы.
Почему жизнь этого отвратительного ребенка наполнена светом и теплом, в то время как моя – дождем и утратами?
Вздохнув, я закрыла книжку и вернула Криспиана на полку.
Его жизнь и моя непохожи, как день и ночь.
«Прекрати!» – скомандовал дядюшка Тарквин, и на этот раз я послушалась.
Только сейчас я осознала, как удивительно то, что я вижу. С чего бы взрослому человеку, пожилому мужчине, ставить на полку детские книги?
Да еще в нескольких экземплярах?
Может, это второе детство, как в случае со старым мистером Терри, бывшим церковнослужителем в Святом Танкреде? По словам миссис Мюллет, мистер Терри печет пирожки из земли в духовке и пытается ловить малиновок в саду викария, если остается без присмотра.
Я снова взглянула на мистера Сэмбриджа. Даже мертвый, он не производил впечатления человека, лишившегося ума. Наверняка викарий и его жена заметили бы, и Синтия Ричардсон вряд ли отправила бы меня одну без предупреждений и объяснений в дом спятившего человека.
Человек не в своем уме вряд ли смог бы зарабатывать на жизнь вырезанием из дерева христианских предметов и сюжетов.
Может, он коллекционирует книги.
Я знаю, есть люди, которые так же сходят с ума по книгам, как мой отец по маркам. Например, моя сестрица Даффи может нудеть о форзацах, выходных данных и первых изданиях не то что до тех пор, когда ад заледенеет, но и когда он снова разморозится.
Снова воспользовавшись платком, я начала аккуратно снимать книги Оливера Инчболда с полок и смотреть на титул: первые издания, все до единого. Ни единой подписи или дарственной надписи.
Под названием и именем автора на каждой книге был логотип издательства – «Ланселот Гэт», Лондон, и адрес на Бедфорд-сквер.
Больше ничего: ни отметок, ни подчеркиваний, ни закладок.
Только одна книга, довольно потрепанный экземпляр «Лошадкиного домика», была без суперобложки и лежала на Библии и томике Шекспира.
Я открыла ее. Тоже первое издание. Имя хозяина было написано тонкими неаккуратными заглавными буквами зелеными чернилами, испачкавшими промокашку:
Карла Шеррингфород-Кэмерон.
Мое сердце подпрыгнуло от радости и еще кое-какого чувства.
Я знаю Карлу.
Что, во имя всех святых, делает книга Карлы в спальне престарелого резчика по дереву, живущего в нескольких милях от ее дома в Хинли?
Есть только один способ узнать – допросить Карлу. Даже если она не знает, она расскажет мне все, что можно.
Оставался также вопрос насчет мистера Сэмбриджа. Кто его убил и зачем?
Время на исходе, мне надо возвращаться в Букшоу. Второй возможности осмотреть место преступления не представится. Это мой единственный шанс, и надо использовать его по максимуму.
Перед тем как продолжить изучение трупа, я профессионально обыскала комнату: быстро, но внимательно.
На ходу я составляла мысленный список: ничего не перевернуто, ничего не пролито, никаких следов в пыли, указывающих на то, что какой-то предмет, например инструмент, был передвинут или унесен из комнаты. На самом деле, пыли вовсе не было: дальнейший осмотр показал, что мистер Сэмбридж был на удивление аккуратен.
Возвращаясь к моему списку: на полу ничего, свежих царапин или потертостей нет, под ковром ничего, за картинами на стенах тоже (пейзаж, изображающий пески Маргейта, с подписью, и довольно приличная акварель лесной просеки – удивительно точная работа, которая словно переносит вас в то место).
Кувшин, умывальник, стакан с водой, зубная паста и щетка на прикроватном столике – осмотр закончен. Я уже знала, что у мистера Сэмбриджа сохранились почти все зубы – настолько редкое явление, что о нем следовало помнить, о чем я знала по своим визитам на Фаррингтон-стрит, где висели таблички в армейском стиле:
«Болезнь десен – тихий враг. Он ударяет, когда вы спите!»
«Держим оборону. Против кариеса!»
«Избегайте светомаскировки. Чистите зубы после каждого приема пищи!»
Эти девизы научили меня тому, что наши английские зубы – редкое явление и что мы должны их беречь, как драгоценности короны.
Такое впечатление, что кот, продолжавший вылизываться на кровати, почувствовал, что я закончила. Он подпрыгнул и, взмахнув хвостом, как флагом, промаршировал к двери и вышел наружу, не удостоив мистера Сэмбриджа и взглядом.
Я последовала за ним, закрыв за собой дверь (разумеется, с использованием носового платка) и проконтролировав, чтобы замок закрылся. Мысль о коте, запертом наедине с человеком в состоянии мистера Сэмбриджа, – это для меня слишком, несмотря на мой крепкий желудок. Есть подробности, о которых не осмеливался писать даже Эдгар Аллан По.
Следующим пунктом на повестке дня был звонок в полицию: действие, которое следовало хорошенько обдумать. Торопиться нельзя, но при этом надо производить впечатление человека, готового к сотрудничеству. Инспектор Хьюитт будет судить меня по моему профессионализму, нельзя его разочаровывать.
Выйдя во двор под моросящий дождь, в сопровождении кота я подошла к «Глэдис». На другой стороне тропинки, ведущей в Торнфильд-Чейз, стоял коттедж, и его обитатели наверняка видели, как я вошла в дом мистера Сэмбриджа. В английских деревнях мало что ускользает от внимания соседа.
Словно иллюстрируя мои мысли, в окне коттеджа шевельнулась кружевная занавеска.
Меня заметили.
По всей видимости, обитатели коттеджа не знают, что мистер Сэмбридж мертв. Если они были в курсе, они бы окликнули меня или позвонили бы в полицию.
Я подумала, что лучший вариант – уйти как ни в чем не бывало, словно я обычная деревенская девчонка, катающаяся на велосипеде. Чтобы усилить впечатление, я подкатила «Глэдис» к падубам, растущим у калитки, и попутно подумала, что эти деревья часто так сажают, чтобы защититься от колдовства и молний.
