Агата Кристи - День поминовения
Приглашена из милости на вечер к Розмэри! Уступка Джорджу. «Да, конечно, мы позовем твою Рут Лессинг. Ей это будет приятно. Она всегда к нам так внимательна. К тому же вид у нее вполне приемлемый».
В ту минуту Рут Лессинг поняла, что ненавидит Розмэри Бартон. Ненавидит за то, что она богата и красива, беспечна и безмозгла. Она не должна каждый день гнуть спину в конторе. Все подается ей на золотом блюде – поклонники, заботливый муж. Ей не нужно работать, что-то рассчитывать заранее. Ненавистная, высокомерная, легкомысленная красотка…
– Чтоб ты сдохла! – тихо сказала Рут в молчащую телефонную трубку.
Она испугалась своих слов. Они были так ей не свойственны. Она всегда была спокойной, деловой, сдержанной. Никаких срывов, никаких истерик.
«Что со мной творится?» – с удивлением подумала Рут.
Как она в тот день ненавидела Розмэри Бартон! Она ненавидела ее и сейчас, год спустя.
Когда-нибудь, может быть, она забудет Розмэри Бартон, но пока еще все свежо в памяти.
Она мысленно вернулась к тем ноябрьским дням. Вот она сидит у телефона, и в груди ее клокочет ненависть…
Любезным тоном она передает Джорджу поручение Розмэри и говорит, что может отказаться от приглашения, чтобы уравнять количество мужчин и женщин. Но Джордж даже слышать об этом не хочет.
На следующий день она приходит сообщить ему об отплытии «Сан-Кристобаля». Джордж встречает это известие с чувством облегчения и благодарности.
– Итак, он благополучно отбыл?
– Да. Я передала ему деньги за полминуты до того, как убрали трап.
После некоторого колебания она добавляет:
– Когда корабль отчалил от пристани, он помахал рукой и крикнул: «Привет и поцелуй Джорджу! Передайте ему, что сегодня вечером я выпью за его здоровье».
– Какая наглость! – восклицает Джордж, затем спрашивает с любопытством: – Какое он на вас произвел впечатление?
– Примерно такое, как я и ожидала. Слабохарактерный человек.
И Джордж ничего не увидел, ничего не заметил! Ей хотелось крикнуть: «Зачем ты послал меня к нему? Разве ты не знал, что он может со мной сделать? Разве ты не видишь, что я уже не та, не видишь, что я становлюсь опасной? Ведь теперь я способна на все, что угодно!»
Но вместо этого она сказала сухим деловым тоном:
– Нужно обсудить письмо из Сан-Паулу…[16]
А еще через пять дней был день рождения Розмэри.
Спокойное утро в конторе, потом визит в парикмахерскую, новое черное платье, немного искусно наложенной косметики. Она не узнавала лица, смотревшего на нее из зеркала: бледного, решительного, ожесточенного…
Виктор Дрейк сказал правду. В ней не было жалости.
И позднее, когда она через стол смотрела на посиневшее, перекошенное от конвульсий лицо Розмэри, в сердце ее не было жалости.
Теперь, вспоминая Розмэри Бартон спустя одиннадцать месяцев после ее смерти, она вдруг почувствовала страх.
Глава 3
Энтони Браун
Мрачно глядя в пространство, Энтони Браун вспоминал Розмэри Бартон.
Какая чудовищная, отчаянная глупость! Впутаться в подобную историю! Впрочем, любой мужчина на его месте нашел бы для себя оправдание. Мимо этой женщины нельзя было пройти равнодушно. В тот вечер в «Дорчестере»[17] он никого больше не замечал. Прелестна, как гурия[18], и, по-видимому, так же умна.
Вот он и потерял голову. Приложил уйму стараний, чтобы найти общих знакомых, которые представили бы его. Непростительная трата времени, когда он должен был усиленно заниматься делом. Не для собственного же удовольствия он торчал тогда в «Кларидже».
Правда, Розмэри Бартон, с ее красотой, кого угодно могла заставить забыть о долге. Теперь-то легко есть себя поедом и поражаться, до какой глупости может дойти человек. К счастью, раскаиваться было особенно не в чем. Очарование сразу же померкло, стоило заговорить с ней. Мир вокруг обрел свои прежние нормальные очертания. Это была не любовь, даже не увлечение. Скорее возможность развлечься.
Им нравилось общество друг друга. Она танцевала, как ангел, и, где бы они ни появлялись, мужчины мгновенно поворачивали головы и пялили на них глаза. Но все было великолепно только до тех пор, пока она не раскрывала рот. Он не раз благодарил судьбу за то, что она не его жена. Что бы он стал делать, попривыкнув к этому совершенству красок и линий? Она и слушать толком не умела. Женщины такого типа обычно считают, что каждый утренний завтрак должен начинаться с заверений в страстной любви.
Как просто думать об этом теперь!
А ведь тогда он был сильно увлечен. Исполнял все ее прихоти, звонил ей, повсюду приглашал, танцевал с ней на вечерах, целовался в такси. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не тот несусветный, немыслимый день.
Он хорошо помнит ее лицо: каштановая прядь, упавшая на ухо, блеск темно-синих глаз из-под полуопущенных ресниц, капризный накрашенный рот.
– Энтони Браун. Какое красивое имя!
– Вполне почтенное. Даже прославленное в истории. У Генриха Восьмого[19] был камергер по имени Энтони Браун, – сказал он шутливым тоном.
– Полагаю, ваш предок?
– Поклясться не могу.
– И не пытайтесь!
Он удивленно поднял брови:
– Я из колониальной ветви.
– Случайно не из итальянской?
– А! – Он рассмеялся. – Теперь понимаю. Вас смущает мой смуглый цвет лица. Моя мать – испанка.
– Этим все объясняется.
– Что именно?
– Многое, мистер Браун.
– Вам так нравится мое имя?
– Я вам уже сказала. Это красивое имя.
И затем неожиданно быстро, как гром среди ясного неба:
– Лучше, чем Тони Морелли.
В первую минуту он решил, что ослышался. Это было невероятно, немыслимо.
Он с силой сжал ей руку. Она дернулась:
– Вы делаете мне больно.
– Откуда вы взяли это имя? – Его голос звучал жестко, почти угрожающе.
Она рассмеялась, довольная произведенным эффектом. Невообразимая идиотка!
– Кто вам сказал?
– Человек, который вспомнил ваше лицо.
– Кто этот человек? Я не шучу. Я должен знать.
Она смотрела на него, чуть прищурив глаза.
– Мой непутевый кузен Виктор Дрейк.
– Но я не знаю никого с таким именем.
– Полагаю, что в пору вашего с ним знакомства он фигурировал под другим именем: берег честь семьи.
– Ясно. Это было в тюрьме, – сказал Энтони с расстановкой.
– Да. Я читала Виктору мораль, обвиняла его в том, что он всех нас позорит. Он все это пропустил мимо ушей, а потом ухмыльнулся и сказал: «Но сама ты не очень-то разборчива, душа моя. Я вчера видел, как ты танцевала с моим бывшим соседом по камере. Кажется, он усердно за тобой ухаживает. Он нынче, я слышал, представляется как Энтони Браун. Но в тюрьме он звался Тони Морелли».
– Я должен возобновить знакомство с другом юности. У собратьев по заключению сохраняется чувство локтя, – сказал он шутливо.
Розмэри покачала головой:
– Вы опоздали. Его как раз вчера отправили в Южную Америку.
– Ясно. – Энтони перевел дыхание. – Итак, вы единственный человек, которому известна моя позорная тайна.
Она кивнула:
– Я вас не выдам.
– Не советую этого делать. – В его голосе снова появилась жесткость. – Помните, Розмэри, это опасно. Вряд ли вам захочется, чтобы такое очаровательное личико исполосовали бритвой! Есть люди, которые не остановятся перед тем, чтобы попортить девичью красу. А могут и просто прикончить. Такое тоже бывает. И не только в романах и фильмах. Иногда и в жизни.
– Это угроза, Тони?
– Предупреждение.
Но вняла ли она предупреждению? Поняла ли, что он говорил серьезно? Поразительная тупость – при такой прелестной внешности! Нельзя рассчитывать на то, что она будет держать язык за зубами. Но у него не было выхода. Он должен был попытаться ей что-то втолковать.
– Забудьте, что вы слышали имя Тони Морелли, ясно?
– Но меня ничуть не шокирует ваше прошлое, Тони. У меня широкие взгляды. Мне ужасно любопытно познакомиться с живым преступником. И вам нечего стыдиться.
Как же она глупа. Он смотрел на нее отчужденно, и в тот момент ему было уже трудно представить, что она могла волновать его. Глупость всегда вызывала у него раздражение, даже если она сочеталась с хорошеньким личиком.
– Забудьте про Тони Морелли, – повторил он мрачно. – Я говорю серьезно. Никогда не произносите этого имени.
Ему оставалось одно – срочно исчезнуть. Положиться на нее было бы безумием. Она могла все выболтать по первому своему капризу.
Она подарила ему обворожительную улыбку, но на сей раз он остался равнодушен.
– Не смотрите на меня таким зверем. Лучше пригласите на танцевальный вечер у Джароу на той неделе.
– Меня здесь уже не будет. Я уезжаю.
