Буало-Нарсежак - Недоразумение (Трагедия ошибок)
Сквозь ветви деревьев я видел теперь богатую усадьбу. Машинально я провел рукой по своим не слишком чисто выбритым щекам, взглянул на стоптанные ботинки.
— Вот мы и на месте, — неожиданно сказал Франк.
Мы ехали вдоль высокой стены. Внушительный портал украшала черная мраморная доска, на которой было высечено: «Вилла Свирель». Ворота остались позади, мы оказались на длинной аллее, в конце которой возвышалась вилла, но я не успел ее даже окинуть взглядом. Глаза мои были прикованы к женщине у крыльца, склонившейся над цветником. Жильберта! Услышав шум мотора, она выпрямилась и посмотрела в нашу сторону. Я, должно быть, был мертвенно-бледен, потому что Франк бросил мне ворчливо:
— Не будьте идиотом! Вам нечего бояться.
Он сделал безупречный полукруг, ловко выскочил из машины, подбежал к дверце и открыл ее мне с легким поклоном. Я вышел из автомобиля, меня слегка шатало. Передо мной стояла Жильберта. На ней был очень простой и очень дорогой костюм из синего джерси. На руке лежали великолепные розы. Она жадно, с грустью смотрела на меня.
— Мой бедный друг, — прошептала она, протягивая мне руку.
Я сделал шаг, другой, неловко, неуверенно. Я взял ее прохладную руку и на минуту задержал в своей.
— Мадам, — сказал я, — вероятно, я должен просить у вас прощения…
В ту же минуту я понял, что нашел правильный тон, так как на прекрасном лице Жильберты отразилось смятение. В ее глазах, таких светлых, что любое волнение могло их замутить, на мгновение появилось выражение полной растерянности. Она заколебалась, смущенная присутствием Франка, а возможно, и словом «мадам», которое ее резко хлестнуло. Я пообещал себе, что сохраню это двусмысленное обращение, оно вполне подходило как для страдающего амнезией де Баера, так и для самозванца, которым я стал не по своей воле.
— Входите, — сказала она. — У вас усталый вид.
Она пошла вперед. Легкий скрип заставил меня поднять голову, и я тут же утратил уверенность, обретенную с таким трудом. Чья-то рука захлопнула приоткрытый ставень над крыльцом. Жильберта оглянулась и тоже подняла голову.
— А, — произнесла она с безразличием, показавшимся мне нарочитым, — мы потревожили Мартена…
— Мартена?
— Да, Мартена… О, простите меня… Правда… ведь вы позабыли… у меня есть брат.
Она подождала, надеясь, вероятно, что это слово вызовет у меня какие-то воспоминания. Я старался, как мог, скрыть свое замешательство. Франк ничего не сказал мне об этом. Почему? Что представлял из себя этот новый противник?
— Он приехал месяц назад, — продолжала Жильберта. — Он болен.
— Франк мог бы сообщить мне об этом, — сказал я жестко. Она внимательно посмотрела на меня, стараясь понять, насколько я искренен.
— Простите меня, — произнесла она. — Я попросила Франка не говорить вам о Мартене. Вы не слишком с ним ладили в прежние годы. Но он не станет вам мешать. Вы будете редко его видеть.
Чувствуя все большее беспокойство, я вошел вслед за ней в вестибюль. И все-таки самое трудное осталось позади. Жильберта узнала во мне своего мужа. Я был почти уверен, что она не разыгрывает передо мной комедию. Волнение, охватившее ее, когда она меня увидела, было неподдельным. Значит, мое сходство с де Баером было и впрямь поразительным. Следовательно, этот Мартен тоже был введен в заблуждение. И тем не менее! Мне нечем было гордиться.
— Вот гостиная, — сказала Жильберта.
Я чуть не отступил назад. Прямо напротив двери висела большая картина, изображавшая, как я играю на скрипке. Жильберта аккомпанировала мне на рояле. Да нет, это нелепость. Человек, игравший на скрипке, был Поль де Баер. Но, нарисованный в профиль, с полузакрытыми глазами, он вызывал у меня странное ощущение, что я вижу себя в зеркале. Я подошел поближе, словно загипнотизированный. Художник поставил свою подпись: «Р. Сальватори. 1955 год». Картина была слишком тщательно вырисована и не имела художественной ценности, но меня это мало волновало.
— Эта картина вам ничего не напоминает? — спросила Жильберта. — Бразилию, Рио?..
Я ничего не ответил. Я с восхищением смотрел на концертный «Плейель» в глубине гостиной.
— Вы по-прежнему играете?
Я утвердительно кивнул головой и стал перелистывать лежавшие во множестве на низеньком столике ноты. Моцарт, Бетховен, Гайдн, Мендельсон… Жильберта, должно быть, была неплохой музыкантшей.
— Ваша скрипка лежит на прежнем месте, — сказала она. — Там, где вы ее оставили.
Тут я увидел ее, в открытом футляре. И с первого взгляда определил, что передо мной дорогой инструмент. Наверняка итальянская скрипка. Я осторожно взял ее в руки, она не была настроена. Мне захотелось поднести ее к плечу, натянуть струны, несколькими ударами смычка вернуть ей жизнь. Но я испугался, что выйду из роли. Я бережно опустил ее на красный бархат и заставил себя тяжело вздохнуть, как человек, которому слишком сильные ощущения причиняют страдания.
— Столовая там, — объяснила Жильберта, указывая на двустворчатую дверь. — Вы не хотели бы закусить?
— Нет, благодарю.
— Тогда я провожу вас в вашу спальню.
Мы поднялись по мраморной лестнице. Краешком глаза я наблюдал за Жильбертой. Она была очень бледна. Ее рука судорожно сжимала перила из кованого железа. Наше молчание стало скоро невыносимым, но не мне следовало его нарушить. К тому же я слишком был поглощен собственными ощущениями. Жильберта не так уж мне была симпатична. В ней чувствовалась какая-то скованность. Она носила свою красоту, словно маску, и ее слишком светлые глаза вызывали чувство неловкости. Я помнил рассказы Франка; если де Баер не смог разбудить ее слишком совершенное тело, то тут, может быть, не совсем его вина. Не знаю почему, но я был зол на нее. Она открыла дверь и пропустила меня вперед.
— Я оставлю вас, — сказала она. — Франк здесь ни к чему не прикасался. Надеюсь, это поможет вам хотя бы вернуться к вашим прежним привычкам. Обед в час.
Если вначале она была явно взволнованна, то теперь тон ее стал почти враждебным. Правда, подумал я, если только, хотя это было совершенно невероятно, она знает, кто я, то в ее глазах я последний из негодяев.
— Благодарю вас, — прошептал я.
Гнев и стыд душили меня. Я прислонился к закрытой двери. Услышал, как затихают ее шаги. Нет, она, конечно, не знала, кто я на самом деле. Она была слишком горда, чтобы согласиться принять в своем доме такого бедолагу, как я. Я был действительно ее мужем, настоящим чудовищем, от которого она могла ждать лишь новых оскорблений. И в каком-то отношении это было хуже всего! Я подошел к окну, откуда открывался красивейший вид. Дом окружала сосновая роща, но деревья расступались, открывая проход к морю, оно сверкало и переливалось до самого горизонта. Чуть правее, в дымке тумана, возвышалась скала Монако. Издалека доносился гул мотора скутера. Воздух был сладковатым. Я чувствовал во рту привкус смолы. Я был невыразимо несчастен.
