Сергей Саканский - Чужая рука
Во время последних слов Косаревой Пилипенко усердно закусывал щеки и, наконец, не выдержал и расхохотался в голос.
– Со всей строгостью закона, радость моя, мы вас можем препроводить до дверей управления и дать добрый совет: больше никогда не являться в нашу серьезную контору с подобными темами для беседы. У нас нет ни малейших оснований задерживать вас, и я настоятельно рекомендую забыть об этом разговоре. И вам, и нашему журналисту. Не дай бог еще напишет в своей газете статью о практике вуду на территории бывшего СНГ.
Актриса дико сверкнула глазами, вскочила на ноги.
– Я вам делаю официальное заявление, а вы мне не верите!
Круто повернувшись на каблуках, она выбежала из комнаты, забыв даже захватить с собой свою куклу. Жаров взял ее в руки. Одна деталь, прежде не замеченная, заставила его содрогнуться.
В левой части груди, именно в том месте, куда попала пуля, чернело маленькое круглое отверстие, будто бы в еще сырую глину ткнули иглой.
– Так ты решительно отрицаешь практику вуду? – обратился к другу Жаров.
– Бесповоротно. Как и всяких Нострадамусов, бабушек Ванг, Грабовых и многое другое. А вот над мотивом поведения Косаревой стоит задуматься. Может быть, изготовление куколки имело под собой некую другую цель. И куколка-то эта, скорее всего, была слеплена уже после убийства. И разговорчики во сне были не совсем те… В общем, мне надо подумать, и основательно.
* * *В тот же день Парщикова вызвали на третий допрос. Он держался уверенно, несмотря на то, что Пилипенко с самого начала огорошил его тем, что в деле всплыли некие новые детали, свидетельствующие далеко не в его пользу.
– Какие такие детали? – хмуро спросил Парщиков, разглядывая свои ногти.
– Их несколько. Каждая будет предъявлена в свой черед. Для начала, я хочу, чтобы вы объяснили мне вот это.
Пилипенко достал из кармана куколку, которую принесла Косарева, и поставил ее на стол. Фигурка сразу повалилась набок, следователь терпеливо утвердил ее на ногах.
– Ну и что? – спросил Парщиков. – Обыкновенная кукла вуду… Бог мой, лицо! – он вдруг уставился на куклу, выпучив глаза. – Да это ж точно: его лицо!
Парщиков занес руку, явно собираясь разбить куклу кулаком, но проворный Пилипенко успел выхватить ее. Парщиков, едва не сломав себе палец, злобно замахал кистью в воздухе.
– Чье, вы говорите, это лицо? – тихо спросил Пилипенко.
– Как чье? Да Лазарева!
Пилипенко и Жаров многозначительно переглянулись.
– Итак, – произнес следователь, – давайте начнем все сначала. Во-первых, вы ввели нас в заблуждение, утверждая, что не были знакомы с Лазаревым Михаилом Семеновичем.
– Так точно. И я еще раз могу это подтвердить.
– Почему же вы тогда узнали его лицо?
Парщиков промолчал, угрюмо глядя на следователя.
– Тогда поставим вопрос иначе, – сказал Пилипенко. – Вы знали этого человека?
Парщиков оскалился, в его физиономии промелькнуло что-то от овчарки.
– А вот вы, – он ткнул пальцем в Жарова, – можете утверждать, что знали актрису Косареву, до тех пор, как позавчера познакомились с ней в театре?
Жаров пожал плечами: перед ним был типичный ревнивец, который устраивал допросы своей женщине о каждом часе ее жизни.
– Ведь вы ее видели на сцене и по телевизору, и она вас встречала в городе, и вы ее – на всяких там официальных посиделках. А знакомы не были. Так в чем же я соврал? Конечно, я знал его в лицо. Я видел их вместе как-то раз в универмаге. Они там что-то покупали. Я тогда и понял... Но я и раньше его встречал, еще до того, как мы с ней познакомились. Я сталкивался с ним на пляже. Нам нравилось одно и то же место – там, знаете, у сетки. И всегда я видел у него на шее пятна... Те самые, ну, знаете... Ну, вот. Однажды я сказал ему – ну, что-то насчет погоды, – и тогда он быстро ко мне нагнулся и, не глядя на меня, сказал: «Мне как-то с вами неохота», и только через несколько секунд добавил: «разговаривать». При этом все время он смотрел куда-то вверх, и на шее темнели эти самые подтеки... Вот в ту минуту я, клянусь вам, мог убить его. Да, я не знал тогда, что это – он. По счастью, я еще знаком с ней не был. Потом он исчез: я как-то не встречал его на пляже. Потом был вечер в доме офицеров, в гарнизонном Доме офицеров Черноморского флота – в Севастополе, и мы с ней познакомились, где она была с концертной бригадой. Потом я увидал их там, в универмаге... Поэтому-то я и знаю его лицо, вы довольны?
Парщиков вдруг сделал резкое движение, стремясь схватить куколку: все же его ненависть явно зашкаливала, но на сей раз Жаров ловко спас изваяние и засунул его глубоко в карман.
– Не будете ли вы утверждать, – спокойно продолжал Пилипенко, – что впервые видите эту куклу вуду?
– Конечно, буду! Черт, в рифму получается, разнервничался я тут с вами…
– И что вы не совершали над этой куклой никакого магического ритуала в день, когда был убит Лазарев?
Парщиков дико вытаращил глаза:
– Что я, чокнутый, что ли? Это Лилька такими делами увлекается, развлекается просто. Я наблюдал как-то… Колет какую-то глиняную бабу в колени и груди. Мне подарила брелок для машины, оберег. Ерунда все это.
– Никакая это, как теперь оказывается, не ерунда, – зловеще проговорил следователь, и Жаров с удивлением воззрился на него.
Неужели его прагматичный друг внезапно поверил в нечто такое, во что всю жизнь отказывался верить?
– Итак, повторение пройденного, – тоном учителя объявил Пилипенко. – В субботу вы с Косаревой ходили в кино. А как вы встретились перед этим?
– Что значит – как? Я просто заехал за ней и все.
– Вы поднимались к ней в квартиру?
– Не было необходимости. Просто посигналил у подъезда. До этого мы созвонились, она была уже готова. Спустилась вниз. Села в машину.
Пилипенко задумчиво разглядывал Парщикова, теребя свой подбородок. Жаров понял: его друг до предела напряг свой внутренний детектор лжи.
– Он говорит правду! – Пилипенко вдруг хлопнул рукой по столу.
– А зачем мне врать?
– Он не заходил в квартиру до похода в кино, не проводил ритуалов с куклой Лазарева.
– Ты уверен? – серьезно спросил Жаров.
– На сто процентов.
– Но тогда почему она…
– Молчи! – оборвал Пилипенко.
Парщиков непонимающе переводил свои выпученные глаза с одного на другого. Вдруг ухмыльнулся:
– Я что – в психушке?
Пилипенко не обратил внимание на его выпад.
– Продолжим, – сказал он. – Вы пошли в кино на девятнадцать тридцать. Из «Спартака» вы вышли в двадцать один ноль пять. Затем ты отвез женщину домой, поднялся к ней в квартиру… Неважно, чем вы там занимались, но это отняло не так много времени. Когда ты вернулся домой, то выяснил, что кто-то недавно стрелял из твоего оружия. Ты припер мальчишку, и он тебе все рассказал. В милицию не сообщил: ведь ты не какой-нибудь там американец, а наш человек, и живешь не по закону, а по справедливости…
