Энтони Гилберт - Профессиональное убийство. Не входи в эту дверь! (сборник)
Паркинсон сразу выразил согласие. В холл торопливо вошел Рубинштейн в двубортном пальто и кепке. Увидев Лал, он воскликнул:
– О, ты здесь! Я думал, ты у себя в комнате. Твоя горничная Рита сказала. Послушай, Лал, нужно срочно вернуться в город, и я отвезу Фэнни к поезду в шесть два-дцать восемь. Вернусь к ужину.
– Ты не поедешь, – сказала Лал. – Сам знаешь, что не можешь водить машину в темноте. Чего доброго, угробишь ее и себя. Если ей надо ехать, пусть ее везет Руперт.
Рубинштейн был все еще в хорошем настроении; он покачал головой и нагнулся за чемоданом Фэнни. При всех своих деньгах в душе он был простым человеком и даже решал те проблемы, для выполнения которых у него были наняты люди.
– Сэмми, поставь чемодан! – крикнула Лал, и мы все обернулись на ее голос. Она походила на женщину в маске: лицо было белым, как мел, глаза горели. Была непреклонна, как одна из троянок в театральных постановках. – Ты никуда не повезешь Фэнни.
Сделать худшего хода Лал не могла. Лицо Рубинштейна побледнело, во взгляде мелькнул гнев.
– Мы едем немедленно, – сказал он и поднял чемодан. – Иначе я наверняка опоздаю к ужину. Придется торчать в Кингс-Бенион до восьми часов.
– Фэнни будет этим довольна, – мягко промолвила Лал.
Сцена эта была прямо-таки фантастичной; мы просто не верили своим глазам и ушам. Однажды я видел, как пламя поднялось в кустарнике с неожиданностью фокусов Маскелайна и Деванта. Несколько минут я стоял и смотрел на него, потом до меня дошло, что эта реальность – трагичная. И тем вечером я стоял, переводя взгляд с одной женщины на другую, воспринимая происходящее не всерьез, скорее, как человек, смотрящий мело-драму из партера и ждущий развязки. Она не заставила себя долго ждать и оказалась до нелепости неожиданной. Казалось, даже Рубинштейн не сразу ее понял.
– Сэмми, если повезешь Фэнни на станцию, можешь не возвращаться. Возможно, ты и не собираешься. О, я знаю, у тебя нет багажа, но в данных обстоятельствах тебе это не помешает.
Фэнни стояла в холодном молчании. Казалось, она играла роль театрального зрителя, как и я. Мне вспомнилось, что однажды сказал один американский торговец: «В бизнесе ни в коем случае не позволяй себе оскорбляться. Пусть другой говорит все, что хочет, а когда выплеснет свою злобу, принимайся за дело. Тебе нужны не комплименты из его уст, а деньги из его кармана».
Рубинштейн бросил взгляд через плечо:
– Руперт, машина готова? Отлично. Тогда мы едем.
Он взял Фэнни за локоть. Лал бросилась вперед и схватила Фэнни за руку. Несколько секунд длилась борьба, потом, впервые в жизни применив силу против жены, Рубинштейн оттолкнул ее и вышел вместе с Фэнни.
Я мельком увидел лицо Лал и начал подниматься по лестнице. Эта сцена сама по себе была скверной; по-следствия будут невыносимыми. Обогнув поворот лестницы, я наклонился, чтобы поднять недокуренную сигарету, может, ту, что Фэнни курила, когда разговаривала с Брайди, и услышал, как Лал произнесла:
– Он уехал, уехал насовсем.
– Он вернется до ужина, – сказал Паркинсон. – Принести таблицы для бриджа?
И занялся поиском карт и таблиц для подсчета очков.
Глава четвертая
В общем, погода очень скверная,
И весьма неприятная ночь.
Т. ИнголдсбиТот вечер стал для меня одним из самых тревожных и беспокойных. К игрокам в бридж я не присоединился, сказал, что мне нужно писать письма. Услышал, что Грэм произнес ту же отговорку. Около семи часов я спустился вниз и увидел Паркинсона, Брайди и Роуз Пейджет, играющих в бридж. Атмосфера оставалась все такой же напряженной, и когда я появился в холле, они положили карты.
– Который час? – спросил Брайди.
– Семь часов, – ответил я. – Рубинштейн должен скоро вернуться.
От Плендерс было всего полчаса езды до Кингс-Бенион, это означало, что если Фэнни села на поезд в шесть двадцать восемь, а Рубинштейн и она, судя по выражению их лиц, ставили себе такую цель, то он должен был появиться с минуты на минуту. С любым другим водителем нужно было бы сделать поправки на погоду, но Рубинштейн в таком состоянии забывал об осторожности и здравом смысле. Игроки, положив карты, встали с облегченным видом.
– Наверное, почти пора одеваться к ужину, – сказала Роуз. – Где миссис Рубинштейн?
– У себя в комнате, – резко ответил Паркинсон. – Вместе с горничной. Горничная живет ради подобных сцен. Для нее они не только хлеб, но и мед. Она испанка и презирает Рубинштейна за то, что он не только неверующий, но еще и еврей. – Он глубоко вздохнул. – Ох уж эти две женщины, – пробормотал Паркинсон, кивнул нам и вышел.
– Думаю, – спокойно произнес Брайди, – если Рубинштейн в здравом уме, то не попытается вернуться этим вечером.
– Из-за того, что Лал сказала ему? – спросил я.
– Нет, из-за погоды.
Он подошел к окну и отдернул штору. С моря пришел туман и затянул небо, на котором уже не было звезд. Мы сошлись во мнении, что водительских навыков Рубин-штейна недостаточно для лавирования на скользких от грязи дорогах и опасных поворотах. Я очень надеялся, что он догадается не ехать по дороге над обрывом; эта дорога считалась кратчайшим путем, но из-за оползней во время недавних штормов представляла собой кратчайший путь на тот свет даже для хорошего водителя. А назвать Рубинштейна хорошим было нельзя.
Я оставил Брайди у окна и поднялся наверх; услышал звук, похожий на кошачьи шаги, и мельком увидел Грэма, входящего в один из коридоров. У себя в комнате я распахнул окно и выглянул из него. Почти ничего не было видно. Послышался шум машины, но она проехала мимо в темноте. Вскоре я услышал треск мотоцикла. Спустился я за несколько минут до восьми часов и увидел Паркинсона, сбивающего коктейли. Волосы его были взъерошены, на плече лежал палый лист.
– Лал очень беспокоится, – сказал он. – Я спускался к воротам, прислушивался, не раздастся ли шум мотора. Она уже думает, что Рубинштейн мог разбиться. Что, – угрюмо добавил Паркинсон, – не исключено.
– Какая-то машина только что проехала, – произнес я.
– Знаю. Я разговаривал с водителем. Американский турист заблудился в тумане. Наверняка замерз. – Он налил в бокал коктейль и протянул мне. – Я не посмел пригласить его выпить. Лал говорит, ждать не будем. И да поможет Бог тому, кто первым упомянет о Рубинштейне. Это имение уже на полпути к тому, чтобы стать сумасшедшим домом, а если к утру оно не превратится в морг, будем считать, что нам повезло.
Дом казался мне похожим на мавзолей. Отчасти из-за отсутствия Фэнни – для меня она была бы ярким светом в загробном мире, – но отчасти из-за беспокойства, вызванного нашим положением гостей человека, который скрылся в ночи, и возвращение его казалось сомнительным. Я поймал себя на мысли, что Фэнни как солнце. Жить без него можно, но, Боже, как по нему тоскуешь.
