Николас Блейк - Голова путешественника. Минута на убийство (сборник)
К концу рабочего дня, нередко после полуночи, они, пошатываясь от усталости, отправлялись в столовую, и Найджел поглощал там целый поднос колбасного фарша, маринадов, хлеба, сдоб, бланманже, в то время как Фортескью с трудом справлялся со стаканом молока. За этими поздними трапезами Фортескью и открыл ему свою тайную страсть. Год за годом с каким-то маниакальным упорством он собирал – не автографы, не почтовые марки, не фарфор, не мебель, не этикетки спичечных коробков, не редких насекомых, а то, что называл «мои непристойные картинки». Это не были непристойности в буквальном смысле слова. Это были фотографии знаменитых – или печально знаменитых – людей в неприличных позах или в положении, о котором не обязательно знать другим, – снимки, сделанные по большей части еще до того, как изобрели «скрытую камеру», которая сразу всех уравняла. В поисках подобных сокровищ он объездил весь мир, посещал аукционы, прочесывал лавки старьевщиков, скупал старые фотоальбомы. В его коллекции была очень старая фотография: Толстой отталкивает букет, который протягивает ему глупо ухмыляющаяся жена. Был у него снимок, запечатлевший арест Ландрю [7] ; еще один, сделанный сзади, показывал, как леди Мельба потихоньку загоняет в кусты крокетный шар соперника; была фотография архиепископа, прославившегося проповедью аскетизма, сделанная в тот момент, когда он подносит ко рту целую ложку черной икры. Но жемчужиной его коллекции, утверждал он – и Найджел не сомневался в истинности его утверждения, – был кадр, снятый каким-то адъютантом-сорвиголовой и запечатлевший Гитлера, когда тот зачем-то старается отгрызть кусочек ковра.
– Да, это я понимаю, – говорил Харкер Фортескью в телефон. – Но дело не совсем в этом. Если вы хотите дать полную картину нашего танкостроения, то важно, во-первых, не замалчивать ошибки, допущенные в тридцать девятом – сорок первом годах, и, во-вторых, достойно оценить вклад, сделанный нашими солдатами на фронтах. Это – основа. (Слово «основа» было одной из главных составляющих образа Фортескью как руководителя.) Что вы сказали? Я могу ответить только одно: мы занимаемся этой работой шесть лет и полагаем, что кое-что в этом смыслим. – И без того неторопливая речь заместителя директора стала подчеркнуто медленной; глаза его гипнотически поблескивали, словно завораживая невидимого собеседника. – Конечно, мистер Уолтерс, если вам нужна продукция иного рода, если вам просто хочется пустить министру пыль в глаза, вы можете обращаться непосредственно к печатникам: я полагаю, они делают такие вещи. Мы здесь такими делами не занимаемся, мы свою репутацию ценим, публика привыкла получать от нас правдивую информацию, конечно, в рамках соблюдения государственной тайны, и такая стратегия приносит долгосрочные дивиденды, могу вас заверить.
Фортескью развернул свое кресло с востока на юго-восток; это означало, что кризис позади. Найджел подумал, и не в первый раз, что во время таких разговоров Харки напоминает овчарку, которая неустанно носится, не давая бестолковому стаду разбрестись и направляя его в нужную сторону, время от времени кусает за ногу отбившуюся овцу. Что и говорить, обладая замечательным чувством деталей и трезвым упорством, он был превосходной пристяжной для Джимми. У того – оригинальность решений, широта замысла, такт. У Харки – логика, организаторские способности, умение доводить дело до конца.
Харкер Фортескью неслышно положил трубку на рычаг. Поглаживая себе лысину, он повернулся к Найджелу.
– Так, с этим разобрались. Дальше берите это на себя. Подготовьте документы для оформления заказа. К следующему понедельнику они пришлют план-проспект. Поручите Биллсону предварительно ознакомиться с фотоматериалами. Постарайтесь, чтобы художественный отдел на сей раз работал по вашему графику, а то они за последнее время совсем распустились. Вам придется иметь дело с Уолтерсом, но его я уже усмирил.
Фортескью продолжал давать указания, которые Найджел, казалось, дремлющий в удобном кресле, запоминал. Фортескью давно отказался от попыток заставить Найджела вести записи; он даже позволял себе иногда развлечься, попросив, например, Найджела после жаркого заседания повторить нуднейшее и многословнейшее выступление кого-нибудь из членов коллегии, что Найджел тут же проделывал с точностью магнитофона.
– Теперь давайте посмотрим наш график проектов, – сказал заместитель директора.
Так называлась бумажная простыня, занимавшая полстены и напоминавшая сводную таблицу показателей состояния здоровья пациентов в больнице на пятьсот коек.
– Может, не надо? – пробормотал Найджел.
– Никак не могу добиться, чтобы вы поняли, – сказал Фортескью, – кто-то должен держать пальцы на всех кнопках, иначе у нас будут постоянно происходить сбои или заторы. И это ваша работа как руководителя редакционного отдела, я не собираюсь делать ее за вас.
– Кстати, о сбоях и о заторах, – спокойно вставил Найджел. – Должен заметить, что эта внушительная штука у вас на стене, как бы она ни была вам дорога, к сожалению, не отличается точностью. – Он подошел к графику и ткнул пальцем в одну из линий, нанесенных фиолетовыми чернилами. – Этот проект был одобрен на министерском уровне семнадцатого, а вы только-только довели его до уровня инспектора. Отстаем, Фортескью, отстаем.
Заместитель директора удивленно пошевелил губами.
– Подай-ка мне фиолетовые чернила, милочка, – попросил он свою секретаршу. – И ручку. И линейку.
Однако он так и не успел исправить ошибку, потому что открылась дверь и вошел Джимми Лейк. Бросив на стол Фортескью письмо, он повернулся к окну и сунул руки в карманы.
– Я должен прочитать это?
– М-да, – ответил директор, не оборачиваясь.
Фортескью читал письмо со свойственным ему вниманием. Наконец он произнес:
– Вот это да! Вот это история! Штульц! Вот это да! Вы помните Чарльза Кеннингтона, Найджел? Это от него.
– Но он же убит.
– Ничего не убит! – вмешался Джимми Лейк, все еще уставившись в окно. – Дай прочитать Найджелу.
Письмо было написано на розовых, пахнущих духами страничках крупным беглым слегка витиеватым почерком. Именно этот почерк сегодня утром поверг в транс Ниту. Найджел принялся читать.
...Мой дорогой!
Бумага совершенно невозможная. У немцев просто удивительно плохой вкус. Конечно, это мой трофей. То есть я хочу сказать, что добыл бумагу у немцев. Я обожаю слово «трофей», а ты? Оно такое энергичное и мужское, оставляет чувство удовлетворения. А я провел некоторое время в фатерланде. Что за несолидный народ: обязательно им надо орать, а если не горлопанят, то стонут. Сейчас они стонут, как сумасшедшие. Последнее время я выступал в женской роли, и в результате, после глупейших, нелепейших приключений в Гамбурге и его окрестностях, мы поймали Штульца. Да, я легонько стукнул его по плечу своей беленькой ручкой. Исключительно неприятный тип. Ничего общего с тем, как я представляю себе красавца – белокурого нордического мужчину. Я с самого начала настроился против него. Мне говорили, он занимался какими-то гадостями в концлагерях, но я терпеть не могу рассказывать о зверствах, поэтому пойдем лучше дальше. Как я сказал, я легонько стукнул этого типа по плечу, а может, не совсем легонько, потому что от неожиданности у него изо рта выскочила капсула – пропуск в Валгаллу, страну почивших арийских героев, так-то вот. Он ее выплюнул, буквально выплюнул, так он перепугался. Что было актом милосердия по отношению к вашему маленькому Чарльзу, потому что я не выношу, когда кто-нибудь умирает от яда, корчась у моих ног, хотя, как уверяют, цианид действует мгновенно. Извини, что мучаю тебя этими омерзительными и печальными деталями, у тебя и своих неприятностей сколько угодно, я в этом не сомневаюсь. Взялся за перо не для этого, а чтобы сообщить: ты не успеешь и оглянуться, как я буду дома. Передаю это письмо с потрясающе прелестным сержантом, он уезжает в отпуск, протащит его через границу и опустит в Англии. Маленький Чарльз не замедлит за ним последовать. Думаю, что приеду двенадцатого. Позвони мне тогда в «Клэридж». Не терпится услышать все новости. Привет Алисе. И Ните, если она еще у тебя. И всем мальчикам и девочкам.
