Грант Аллен - Дело врача
— Быть по сему, — ответил он. — Ибо тот, кто теряет жизнь, обретет ее вновь.
— Если только мы доберемся до суши живыми, — ответила Хильда, вспыхнув от негодования вопреки всем опасностям, — я напомню вам эти слова. И тогда призову к ответу!
Шлюпку спустили, а Хильда все стояла рядом со мной. Секундой позже еще один удар сотряс судно. Корпус «Виндхьи» переломился надвое, и мы рухнули в холодную морскую воду.
Мы били руками, мы захлебывались. Просто чудо, что в тот момент утонули не все, а лишь многие из нас. Бешеный водоворот, образовавшийся от погружения обломков «Виндхьи», захлестнул две шлюпки, еще не отошедшие далеко от корабля, и смыл многих, кто вместе с нами стоял на палубе. Я видел, как первый помощник боролся с бушующей водой; в последнее мгновение он выкрикнул во весь голос, с мужеством и искренностью моряка: «Скажите, что вина — моя! Я в ответе! Я подошел слишком близко! Меня одного вините!» Потом он исчез в кружащихся волнах, а мы продолжали бороться.
Один из спасательных плотов, наскоро снаряженных матросами, проплыл неподалеку от нас. Хильда двумя рывками подгребла к нему, ухватилась, заползла на плот и, вскинув голову, замахала мне рукой. Я смутно разглядел, что другой рукой она что-то крепко прижимает к себе. Напрягая последние силы, я вскоре добрался до плота, который состоял из двух скамей, связанных наспех при первом сигнале бедствия. Перевалившись через край, я растянулся рядом с Хильдой.
— Помоги мне затащить его! — отчаянно крикнула она. — Он, кажется, без сознания!
Только тогда я взглянул на предмет, стиснутый ее руками. Это была седая голова Себастьяна, без явных признаков жизни.
Вдвоем мы вытащили его из воды и уложили на плоту. Очень слабый бриз поднялся с юго-запада, но его в сочетании с сильным течением в сторону моря, которое образуется у скал, хватило, чтобы унести нас от бретонского берега и всех надежд на спасение в открытый пролив.
Однако Хильду не заботила физическая опасность.
— Мы спасли его, Хьюберт! — воскликнула она, стиснув руки. — Мы спасли его! Но… жив ли он? Если нет, то моей надежде, нашей надежде конец навеки!
Я склонился над ним и пощупал пульс. Насколько я мог разобрать, его сердце билось. Слабо, но билось.
Глава XII
История о свидетельстве мертвеца
Не стану злоупотреблять терпением читателей, описывая все ужасные подробности тех трех дней и ночей, на протяжении которых наш сооруженный на скорую руку спасательный плот, отданный на волю ветра и волн, неуправляемо носило по Ла-Маншу. Первая ночь была худшей из всех. После нее мы понемногу стали привыкать к холоду, голоду, жажде, а главное — постоянной, не прекращающейся ни на минуту опасности оказаться в бурном море даже без той жалкой поддержки, которую обеспечивал плот.
Наши чувства словно бы впали в полудрему; долгие часы мы пребывали в каком-то подобье спячки, лишь на дне сознания тлела смутная надежда на то, что вот сейчас вдали покажется судно, спешащее нам на помощь. Таков милосердный закон природы: разум не в силах представить своего собственного исчезновения, а сильный страх не может длиться долго, сменяясь спасительным отупением полузабытья.
Однако с первых же минут — и позже, когда один за другим истекали часы, сменялись сутки, уходила надежда, — Хильда все свое внимание и силы отдавала Себастьяну. Думаю, ни одна дочь не ухаживала за своим горячо любимым отцом так, как она — за человеком, который всю жизнь был ее врагом, человеком, который причинил ей и ее семье столь много зла. Она даже и помыслить не могла о том, что мы могли с большей вероятностью сохранить свои жизни, если бы не растрачивали столько энергии на спасение этого старого злодея. С его смертью для Хильды исчезал последний шанс на торжество правосудия — и, главное, на восстановление справедливости.
Что касается Себастьяна, то первые полчаса нашего вынужденного путешествия он лежал без единого движения, бледный и безмолвный, как мертвец. Но потом разомкнул веки (при лунном свете мы увидели, как блеснули его глаза), чуть приподнял голову и повел вокруг себя странным, уже словно бы потусторонним взглядом. Однако постепенно зрачки сфокусировались — и мы поняли, что рассудок возвращается к нему.
— Что… А, это вы, Камберледж, — взгляд Себастьяна уперся в меня. — И вы здесь тоже, медсестра Уайд? Что ж, думаю, вдвоем вы справитесь со мной… И с ситуацией в целом.
Голос его звучал с легкой насмешливостью: казалось, все происходящее Себастьяна только развлекает. Его прежняя манера общения настолько не изменилась, что на миг нам даже почудилось: мы снова работаем в больнице и он — наш начальник.
Он приподнялся на одной руке и пристально всмотрелся в бескрайнюю морскую ширь, простиравшуюся до самого горизонта. Несколько минут мы все молчали. Потом Себастьян вновь заговорил.
— А знаете, молодые люди, что я вообще-то должен сейчас сделать, приди мне в голову идея быть по-настоящему последовательным? — спросил он нарочито высокопарным тоном. — Улучить момент, собраться с последними силами — и соскользнуть с этого плота в воду. Просто для того, чтобы лишить вас шанса отпраздновать последний триумф, во имя которого вы так долго и усердно трудились. Вы ведь сейчас желаете спасти мою жизнь не ради меня самого, а в ваших собственных целях. Так назовите же мне хотя бы одну причину, по которой я должен помочь вам это сделать! Быть может, вы считаете, что я так уж стремлюсь завершить свое собственное уничтожение?
Когда Хильда ответила ему, ее голос слегка дрогнул, но в целом он звучал даже более мягко и сдержанно, чем обычно:
— Нет, я стараюсь не только для того, чтобы завершить победой собственную борьбу. И уж вовсе не для того, чтобы обречь вас на уничтожение. Есть во всем этом и еще одна цель: дать вам возможность уйти из жизни с совестью, не отягощенной тяжким преступлением. Многие люди слишком малы, чтобы быть способными к раскаянию: их крохотные души подобны слишком тесному жилью, где просто нет места комнате, предназначенной для этого чувства. Вы не такой человек; ваша душа достаточно просторна, чтобы впустить в себя раскаяние — но, едва впустив, вы тут же постарались его уничтожить. Однако все дело в том, что вы не можете уничтожить его. Все ваши победы над этим чувством временны, оно возникает снова и снова, это не зависит от вас. Да, конечно, вы попытались раз и навсегда разрушить эту комнату, составляющую неотъемлемую часть вашей души, и похоронить раскаяние под ее обломками… Признайтесь же: вы потерпели неудачу, причем самым страшным образом. Именно раскаяние, уцелев, но чудовищно изменившись, заставило вас предпринять столь много попыток погубить те две единственные среди всех живущих души, которые все знали и которые поняли вас. И теперь, если мы все же когда-либо сумеем благополучно добраться до берега — Богу известно, насколько мала эта вероятность! — судьба даст вам еще один, последний шанс восстановить справедливость. Устранить последствия того преступления, которое вы совершили. Вернуть моему отцу, пускай посмертно, его доброе имя — и очистить память о нем от того мрака, которым она сейчас окутана. Подумайте: ведь во всем свете вы и только вы можете сделать это!
