Энн Перри - Смерть внезапна и страшна
– Да-да, знаю. Пруденс писала мне каждые два-три дня, как бы занята она ни была. Это не просто письма – они скорее образуют дневник с заметками о делах, которые она считала интересными и поучительными с медицинской точки зрения. – Женщина внимательно следила за его лицом. – Все письма у меня… Все за последние три месяца. Я полагаю, что их будет достаточно.
– Достаточно для чего, мэм? – Монк ощутил, как в груди у него вскипело волнение, но не посмел торопиться, боясь столкнуться с необоснованным подозрением Фейт. Она могла сообщить ему не реальный факт, а лишь свои догадки и просто желать отомстить тому, кого считала убийцей, а не свершить истинное правосудие. Что ж, для человека, потерявшего сестру, это было бы естественно…
– Чтобы его повесили, – прямо ответила миссис Баркер. Все очарование разом оставило ее глаза, сразу потускневшие от горя и гнева.
Детектив протянул ей руку:
– Я не могу ничего сказать вам, пока не прочту письма. Но если вы правы, даю вам честное слово, что не прекращу своих усилий, пока правосудие не свершится.
– Так я и думала, – короткая улыбка искривила рот его собеседницы, прежде чем исчезнуть. – У вас жестокое лицо, мистер Монк… не хотелось бы попасть в ваши руки в качестве обвиняемой. – Она запустила руку в необычно большой черный ридикюль и извлекла из него связку писем. – Вот. Надеюсь, что они сослужат вам службу. Пожалуйста, берите их и исполните то, что вам надлежит сделать. Но могу ли я расчитывать, что они когда-нибудь вернутся ко мне, после того как выполнят свое назначение в качестве доказательства?
– Я сделаю все, что будет в моей власти, – пообещал Уильям.
– Хорошо. А теперь я должна вернуться к отцу, чтобы постараться хоть как-то утешить его… Помните, вы дали мне слово! До свидания, мистер Монк.
С этими словами Фейт, выпрямив спину и строго держа голову, направилась в сторону группы военных. Однорукие и одноногие инвалиды неловко расступились, чтобы пропустить ее.
Сыщик не стал читать письма в дороге, решив сделать это в тишине и без всякой спешки. Первое послание было отправлено около трех месяцев назад, как и говорила Фейт Баркер. Почерк оказался мелким и неряшливым – Пруденс явно спешила, – но все же разборчивым.
Дорогая Фейт,
у нас еще один сложный и очень интересный случай: к нам поступила женщина с опухолью в груди. Бедняжка испытывала боли в течение значительного времени, но была слишком испугана, чтобы обратиться к кому-нибудь, разбирающемуся в этом деле. Сэр Герберт обследовал ее и сказал, что опухоль должна быть удалена с максимальной поспешностью и что он сделает это сам. Он ободрил ее, успокоил и должным образом устроил в госпиталь.
Дальше следовало подробное и в высшей степени профессиональное описание самой операции и блестящего мастерства главного хирурга.
Потом мы с сэром Гербертом наскоро перекусили (работа затянулась, и мы проголодались). За едой он рассказал мне о своих новых идеях, которые способны уменьшить шок, испытываемый пациентом в подобных операциях. На мой взгляд, идеи его превосходны, и мне бы хотелось, чтобы он добился такого положения, которое позволит ему реализовать их. В нем я вижу одно из великих украшений нашей науки и практикующей медицины. Иногда мне кажется, что его руки – это самая прекрасная часть человеческого существа, которую мне приходилось видеть! Некоторые считают прекрасными руки, сложенные в молитве, но, на мой взгляд, руки целителя несравненны!
Я отправилась спать такой усталой! И такой счастливой!
Твоя любящая сестра
Монк отложил письмо в сторону. Такие личные мотивы могли послужить разве что намеком на то, кто мог убить Пруденс, но не обвинением и доказательством вины.
Он прочел второе письмо, потом третье… Все они были похожи: большое количество медицинских подробностей и непременная похвала сэру Герберту и его мастерству.
Разочарование детектива было даже забавным. Чего он, собственно, ожидал?
Теряя интерес, он прочел еще три письма. И вдруг обнаружил, что сердце его заколотилось, а пальцы стиснули бумагу.
Я проговорила вчера с сэром Гербертом около часа. Мы закончили работу примерно к полуночи и слишком устали, чтобы я могла немедленно отойти ко сну. Мне никогда не приходилось прежде так восхищаться искусством человека, и я сказала ему об этом. Он держался со мной очень тепло и мягко. Фейт, теперь я действительно понимаю, что мое счастье возможно: то самое счастье, о котором я лишь мечтала в детстве… Я на пороге того, чего желала так долго! И Герберт может дать мне его!
Я отправилась в постель такая счастливая и взволнованная! Я надеюсь, я мечтаю, я даже молюсь! И все это связано с Гербертом! Да благословит его Господь!
Пруденс
Монк лихорадочно перебрал еще несколько писем и среди медицинских подробностей обнаружил несколько аналогичных пассажей, полных надежды и возбуждения, ожидания будущего счастья и воплощающейся в жизнь мечты.
Он может сделать меня самой счастливой женщиной на свете! Конечно, слова мои кажутся абсурдными и невозможными, и я понимаю, что ты будешь предостерегать меня. Но все возможно, Фейт, он способен на это! В конце концов, это не столь уж немыслимо. Я много думала, но не знаю такого закона, который нельзя обойти. Молись за меня, моя дорогая сестра! Молись за меня!
Потом ее тон писем переменился и очень внезапно – за неделю до смерти.
Сэр Герберт предал меня! Я не могла в это поверить! Я отправилась к нему полной надежд – и какой же дурой я оказалась! Он рассмеялся мне прямо в лицо и сказал, что это полностью невозможно и что так будет всегда.
Я словно получила пощечину. Оказалось, что он просто использовал меня и никогда не намеревался держать свое слово.
Но я могу заставить его сделать это! Решать не ему! Я ненавижу насильственные меры, они вселяют в меня отвращение! Но что еще мне осталось? Я не сдамся… Я не сдамся! У меня есть оружие, и я им воспользуюсь!
Так вот что случилось! Она отправилась к главному хирургу со своими угрозами, а он ответил ей собственным оружием – убийством!
Фейт Баркер была права. Письма оказались достаточным основанием, чтобы заставить Стэнхоупа предстать перед судом, и приговор будет грозить ему виселицей.
Утром Уильям отнесет их Ранкорну.
Было почти восемь часов утра. Монк поместил письма в карман и, взяв наемный экипаж, направился в полицейский участок. Выйдя из коляски, он заплатил кучеру и поднялся вверх по ступеням, наслаждаясь каждым моментом. Уже нагревшимся, но еще чистым утренним воздухом, криками, цокотом копыт, грохотом тележных колес по камням и даже запахами овощей, рыбы, мусора и застоялой конской мочи.
