Кейт Аткинсон - Чуть свет, с собакою вдвоем
Мимо пробрел пожилой человек с равно пожилым лабрадором. Человек глянул на Джексона, коснулся кепки и сказал:
— Только в цирке выступать, парень.
Джексон не понял, про собаку он или про него самого. Или про обоих. Джексон и его Удивительная Говорящая Собака.
Потом собака и Джексон поиграли в «принеси палку», а потом собака, увы, с наслаждением оставила на песке антиобщественный бурый венок, и Джексон, угрызаясь, закопал его в песок, вместо лопаты использовав плавник, — пакеты украдены вместе с машиной.
Пожалуй, двум озорникам самое время развернуться и драпануть.
Он купил рыбу с картошкой — гастрономическое утешение северной души — и сел на пирсе, глядя на прилив. Рыбным ужином поделился с собакой, каждым куском сначала махал в воздухе, чтобы остудить, — когда-то он так делал для Марли. Прилив, море уже наползало на пляж. Подальше от берега волны набрали силу, и Джексон смотрел, как они бубухают в опоры.
Темнело, темнота принесла холод, дневное тепло обернулось недостоверным воспоминанием. Ветер налетал с Северного моря, ледяными лезвиями резал до кости; Джексон кинул в урну бумагу из-под рыбы и пошел в гостиницу, которую накануне вечером забронировал по телефону. Двадцать пять фунтов за ночь, «туалетные принадлежности в подарок, дары гостеприимства и большой йоркширский завтрак». Интересно, что отличает йоркширский завтрак от всех прочих.
«Белла виста»[154] — ну само собой. Посреди улицы, где стоят такие же дома, пять этажей, считая подвал и чердак. Большинство соседей «Белла виста» — тоже гостиницы, «Дельфин», «Морской вид», «Гавань». Может, в детстве Джексона они уже были, может, это в передней «Морского вида» или «Гавани» медный гонг возвещал, что пора за стол, — может, по сей день возвещает.
Зря гостиницу назвали «Белла виста» — ни намека на море. Вероятно, если залезть на чердак и встать на стул… «Не допускаются собаки, курение, группы» — возвещала табличка на колонне у двери. И ниже, мельче — курсивом: «Миссис Б. Рейд, хозяйка».
— Припозднились, — приветствовала его миссис Рейд.
Джексон глянул на часы — восемь вечера. Это что, поздно?
— Лучше, чем никогда, — добродушно ответствовал он.
Много ли гостей селятся здесь повторно? Миссис Рейд — заскорузлая блондинка, дама зрелых лет — другие Джексону нынче не попадаются. Провела его в большую квадратную переднюю, где на столе воздвиглась груда буклетов о местных достопримечательностях и стоял «ящик честных» для денег за телефон — старая красная телефонная будочка. За передней — гостиная и столовая, чьи функции пояснены фарфоровыми табличками на дверях.
Столы уже накрыты на утро — вазочки с джемом и мармеладом, кружочки масла в фольге. Странно это все-таки, повальная миниатюризация всего — только бы лишнего не потратить. Если б у Джексона была гостиница (тут требуется могучий скачок воображения), он кормил бы щедро — большие вазы джема, тарелка с жирным желтым кирпичом масла, гигантские кофейники.
Тремя лестничными пролетами его провели на чердак на задах, где когда-то сардинами в банке ютились слуги.
На комоде стоял поднос с «дарами гостеприимства» — электрический чайник, заварочный чайничек из нержавейки, пакетики чая, кофе и сахара, малюсенькие коробочки ультрапастеризованного молока, два овсяных печенья в целлофане, — и снова все поделено на минимальные порции. Кроме того, в номере обитали совершенно ненужные предметы немалого разнообразия — вязаные коврики, блюдца с сушеными лепестками и взвод кудрявых фарфоролицых кукол, замерших по стойке смирно на гардеробе. В небольшом чугунном камине стояла ваза сухих цветов — то есть дохлых, только называются по-другому. Интересно, существует ли мистер Рейд. Ощущение от гостиницы — как будто к ней давно не прикасалась трезвая, сдерживающая мужская рука. Разведенка или вдова? Вдова, решил Джексон, у нее лицо человека, успешно пережившего партнера по спаррингу. Есть женщины, которым самой судьбой назначено вдовство; замужество — лишь препятствие у них на пути.
Снаружи на двери висела табличка «Валери». По пути наверх Джексон заметил, что и другие спальни зовутся по именам — «Элинор», «Люси», «Анна», «Шарлотта». Кукольные имена. Как, интересно, выбирают имена комнатам? А куклам? А ребенку, если уж на то пошло? Как нарекают собак вообще не разбери-поймешь.
Миссис Рейд скептически оглядела спальню. Очевидно, что Джексон не из тех, кому в этой спальне место. Может, миссис Рейд подумывает дополнить свое объявление: «Не допускаются собаки, курение, группы, неряшливые мужчины, которым нечего тут делать, к тому же в черной военке и ботинках». В «Валери» пахло приторно и химически, словно ее щедро опрыскали освежителем воздуха.
— По делам или развлекаться, мистер Броуди?
— Простите?
— Вы приехали по делам или развлекаться?
Над ответом Джексон размышлял чуть дольше, чем они оба сочли уместным.
— То и другое по чуть-чуть, — наконец сказал он. Из рюкзака донесся тихий скулеж. — Спасибо, — сказал Джексон хозяйке и затворил дверь.
Он открыл подъемное окно — впустить настоящий воздух — и за окном обнаружил железную пожарную лестницу. Значит, если что, из «Валери» можно быстро сбежать — это хорошо.
Сквозь эфир к нему пробилось нехарактерно краткое письмо от Надин Макмастер. Бибикнуло. «Что-нибудь выяснилось?» — спрашивала она. «Ничего, — ответил он. — Думал, что нашел вас, но вы оказались мальчиком Майклом».
Вечно в поисках — пастушья собака собирает потерянных ягнят. В Лондоне он познакомился с одним мужиком, зовут Митч, южноафриканец, закаленный бур, политически — слегка правее Тэтчер, если такое возможно, но посередке его существа колотилось и гремело сердце. Его историю Джексон знал обрывками: давным-давно у Митча был маленький сын, похитили, с тех пор ни следа. Теперь, не раз и не два разведясь и обзаведшись средствами, Митч рулил детективным агентством, по всему миру разыскивал потерянных детей. Агентство не рекламировалось. Каждый день на свете пропадают сотни детей — вот они здесь, а вот их нет. Иногда те, кто их терял, находили дорогу к Митчу.
У Митча было досье, здоровенная папка, угнетавшая одними размерами, и внутри кишмя кишели всевозможные побеги и похищения. О некоторых детях из папки он знал больше, чем Интерпол. От фотографий у Джексона болело сердце. Каникулы, дни рождения, Рождество — вспышки семейной жизни. Джексон и в лучшие-то времена от таких снимков ежился. В сердцевине фотоаппарата крылась ложь — камера уверяла, будто прошлое осязаемо, хотя правда совсем иная.
