Фергюс Макинтайр - Загадка Уорикширской воронки
— Только если ты назовешь мне имя и адрес преступника, — заявил Холмс, сунул свою рулетку в карман и достал оттуда записную книжку. Каким-то образом попав туда из бумажника Холмса, из нее торчала — разумеется, ненароком — пятидолларовая купюра. — Если можешь предложить нам полезную информацию…
— Вот эти! — произнес парень, ткнув грязным пальцем в книжку, как только Холмс открыл ее.
Глянув через его плечо, я сообразил, что именно мой друг так деятельно рисовал всю дорогу, пока мы ехали в кэбе. На страницах записной книжки Холмса красовались два портрета, в которых я сразу узнал наших давних противников: профессора Мориарти и полковника Морана. Между их крупными личинами помещалось наспех набросанное изображение Джеймса Филлимора. Примечательно, что мальчишка полностью пренебрег бросающимися в глаза портретами Мориарти и Морана, а безошибочно ткнул в мелкий набросок Филлимора.
— Вот они! — торжествующе сказал он. — Вот они, обои!
Мой друг, судя по всему, этой репликой озадаченный, тем не менее был начеку и успел-таки отдернуть записную книжку до того, как веснушчатый свидетель выхватит из нее банкноту.
— Обои, говоришь? — переспросил Холмс.
— А то вы не слыхали, босс! Тот тип, с зонтом, после того как сломал камеру, я видал, как он вошел вон в то здание. — Парень мотнул головой, указывая на редакцию «Космополитен». — Потом этот, с камерой, ушел, а я тут сижу и торгую своими газетами, понимаете, да? А потом, наверно, с час прошло, этот, с зонтом, вышел снова. Только на этот раз их было двое.
Мы с Холмсом переглянулись.
— Два Джеймса Филлимора? Возможно ли это? — подумал я вслух.
— Ну как же, я-то их видал, — ответил мальчик. — До того схожи, чисто близнецы… И на этой вот картинке они обои и есть. — Он хлопнул по книжке, запятнав типографской краской рисунок Джеймса Филлимора. — Одинакий костюм, одинакая шляпа, и усы одинакие, и все таковское. Только и разницы, что один с зонтом, а другой без. — Говоря это, он подбирался рукой к кончику банкноты, но зоркий Холмс опять поднял книжку так, чтобы она оказалась вне досягаемости.
— И ты что, видел, куда он… куда они пошли? — спросил Холмс.
— А сколько дадите? — жадно сверкнув глазами, поинтересовался мальчишка.
— Пять долларов. Но смотри, не вздумай соврать! — Холмс снова взмахнул наброском Филлимора. — Так куда пошел этот человек?
— Говорю ж вам, их было два… значит, и плата двойная.
Холмс со вздохом вложил две пятерки в готовно подставленную ладонь.
— Ну, не тяни!
— Я видал, как они сели в кэб, — доложил мальчишка. — А прежде чем дверца захлопнулась, один близнец — тот, что с зонтом, — велел кэбмену доставить их к Мэдисон-скверу.
* * *Так и получилось, что пятью минутами позже и мы с Холмсом, в другом кэбе, тоже катили по направлению к Мэдисон-сквер, месту нам незнакомому, однако же кэбмен уверил нас, что доставит, не сомневайтесь.
— Ну и ну, Ватсон, — заявил Холмс, когда наш экипаж двинулся по Бродвею на юг, — однако же эта тайна с каждой минутой становится все интересней! Тридцать один год назад Джеймс Филлимор, войдя в дверь, как сквозь землю провалился. Сегодня утром он вернулся из небытия, ни на день не постарев и вообще никак не переменившись. И, будто этого всего мало, похоже, еще и обрел двойника.
— Вы что, верите этому мальчишке, Холмс? Он ведь и соврать горазд, лишь бы получить деньги.
— Думаю, нет, Ватсон, соврать он не мог. — И, снова достав записную книжку, Холмс раскрыл ее на том развороте, где набросок Джеймса Филлимора размером с ноготь большого пальца теснился между бросающимися в глаза физиономиями Мориарти и Морана. — Лжец, притворившийся очевидцем, сказал бы, что узнал первый же портрет, на который упал его взор. Наш с вами свидетель, напротив, не обратил внимания на крупные и более очевидные портреты в моей импровизированной галерее мошенников — он не узнал их, Ватсон! — а схватился за маленький и небрежный эскиз, найдя в нем сходство с нашим героем… а тот, похоже, позаимствовал свой новый трюк у амеб и размножился делением…
Движение на юг оказалось не таким оживленным, как на север, и скоро, свернув на восток, мы прибыли на скрещение Мэдисон-авеню и Восточной Двадцать седьмой улицы. Здесь мы увидели четырехугольную, покрытую зеленью площадь. Этот парк, судя по всему, и был Мэдисон-сквер. Расплатившись с кэбменом, я едва успел соскочить на тротуар, как Холмс тронул меня за плечо:
— Смотрите, Ватсон!
Я повернулся, глянул… и подумал, что у меня двоится в глазах.
В дальнем конце аллеи стояли два совершенно одинаковых джентльмена. Оба в костюмах в тонкую полоску несовременного покроя. Оба усаты, оба с бакенбардами, каких уже не носит никто.
Оба — Джеймсы Филлиморы.
Мускулистый, быстрый Холмс живо преодолел расстояние, отделявшее нас от цели. Я, вследствие давнего ранения афганской пулей, не мог угнаться за ним и потому находился в нескольких ярдах позади, когда Холмс уже произносил:
— Имею ли я честь обращаться к мистеру Джеймсу Филлимору и мистеру Джеймсу Филлимору?
Оба джентльмена в лад рассмеялись.
— Вы имеете эту честь, сэр, — произнес один, речью своей выдавая в себе британца.
— Не сомневайтесь, сэр, так оно и есть, — сказал другой с американским акцентом.
Теперь и я, запыхавшись, подошел к ним и… сделал удивительное открытие. Джеймсы Филлиморы отнюдь не были идентичны. Один из них, англичанин, был чуть старше тридцати: тот самый, кого мы видели на экране витаскопа. Однако же американцу было явно за шестьдесят. К тому же он был дюйма на три ниже ростом и несколько поосанистей. Мало того. Глаза у американца были блекло-голубые, тогда как радужки англичанина имели тот странный неяркий оттенок, который я могу сравнить только с рогом. Лицо у него было продолговатое, с впалыми щеками, в то время как физиономия американца формой напоминала кирпич. Разительное их сходство объяснялось тем, что одеты они были один другому под стать и щеголяли в одинаковых бакенбардах и усах каштановой масти.
Припомнив рассуждения Холмса насчет обуви, я взглянул на их ноги: оказалось, и ботинки у каждого свои, и зашнурованы они по-разному. У того, что постарше, — крест-накрест, как, надо полагать, водится у американцев. У младшего же шнурки шли прямиком через подъем ступни, привычным британским манером.
— Ну что, не пора ли нам разоблачиться, ты как полагаешь? — Произнеся это, англичанин поднял руку к лицу и в несколько движений сорвал с себя бакенбарды… так что осталось лишь несколько жидких прядей, приклеенных театральным клеем.
