Жорж Сименон - В доме напротив
— Что произошло? — обратился Адиль бей к чиновнику.
— Он говорит, — как заученный урок произнесла Соня, — что сделает все возможное, чтобы дать ответ на этот вопрос к следующему вашему приходу.
— Но у этой женщины нет ни рубля! Все деньги были у мужа.
— Пусть идет работать.
— Но их никуда не брали.
Чиновник, сделав неопределенный жест, сказал несколько слов.
— Что он сказал?
Соня равнодушно ответила:
— Что это не по его ведомству, он передаст письменный запрос.
— Он же может позвонить в ГПУ. Телефон стоял тут же, на столе.
— Телефон не работает.
Чиновник отпил глоток чая.
Адиль бей готов был вскочить и уйти. Солнце жгло спину. В кабинете царила неподвижность, которая тяжким грузом давила на плечи.
Так тянулось уже три недели. Он принес сюда не меньше пятидесяти папок с делами, но с тем же успехом мог бы их просто сжечь. У него принимали их с улыбкой. Несколько дней спустя сообщали: “Ждем распоряжений из Москвы”.
Кто-то вошел в кабинет, и чиновник, откинувшись на спинку стула, завел с вошедшим медленный разговор. Соня, в неизменном черном платье, в маленькой шляпке на светлых волосах, терпеливо ждала со спокойным выражением лица.
Сидевшая за другим столом служащая считала на счетах, время от времени, как и чиновник, прерывая работу, чтобы глотнуть чая.
Когда посетитель вышел. Соня протянула свои папки, одну за другой, сказав о каждой несколько слов. «
— Вы не забудете сказать, что это срочно? — спросил Адиль бей с безнадежным вздохом.
— Я сказала. Товарищ заведующий говорит, что дело пойдет быстро.
— Спросите еще, не подыскал ли он человека, который будет вести у меня хозяйство?.. Что он ответил?
— Что все еще ищет.
— Но ведь я все время вижу, как на улице люди просят милостыню.
— Значит, они не хотят работать.
— А если им сказать, что я буду хорошо платить?
— Им, наверно, сказали.
— Нет, переведите.
Она неохотно выполнила его просьбу, и чиновник с беспомощным видом пожал плечами.
— Невероятно, чтобы в городе с тридцатью тысячами жителей нельзя было найти кого-нибудь!
— Найдется наверняка.
— Спросите также, почему граммофон, который я выписал из Стамбула, прибыл без пластинок.
Заведующий, должно быть, понял слово “граммофон”, так как тотчас же что-то сказал.
— Что он говорит?
— Что пластинки пришлось отправить в Москву, так как среди них были испанские.
— Ну так что же?
— В учреждениях Батума никто не знает этого языка. Адиль бей встал, стиснув зубы, и сделал усилие, чтобы пожать руку собеседнику.
— Идемте! — сказал он секретарше.
В коридоре им пришлось перешагивать через людей, спавших на полу в ожидании приема в тот или другой кабинет Они валялись, как кучи тряпья, и даже не возмущались, когда о них спотыкались Выйдя на улицу, они пошли рядом; Адиль бей забыл взять у Сони из рук портфель Был самый тяжелый час. Зной застыл в кольце гор, с Черного моря не доносилось даже легкого дыхания ветерка.
Перед итальянским консульством стояла красивая личная машина консула, привлекавшая взгляды еще и потому, что в городе было всего три машины. На затененной террасе второго этажа г-жа Пенделли, в утреннем пеньюаре, занималась с дочерью На плетеном столике виднелись тетради, чернильница, лимонад — Как вы думаете, итальянцы добиваются большего, чем я? — подозрительно спросил Адиль бей.
— На это нет оснований Каждый раз повторялось одно и то же — безупречно гладкие ответы, не отвечающие ни на один вопрос.
На улицах было мало народу, ни торговли, ни транспорта, то есть того, что делает город городом.
Когда-то, должно быть, все эти улочки, как в Стамбуле, Самсуме или Трапезунде, как в любом восточном городе, были полны жизни. Кое-где еще сохранились лавки, они были пусты, окна закрыты ставнями или разбиты, но еще можно было прочитать полустертые вывески на русском, армянском, турецком, грузинском и еврейском языках.
Куда же делись шампуры, на которых у входа в рестораны потрескивали, обжариваясь, бараньи шашлыки? Где кузнечные наковальни, где прилавки дельцов-менял? И где сами эти люди в пестрых одеждах, ловившие на пути прохожих, соблазняя их своим товаром?
Какие-то смутные тени медленно и покорно появлялись и исчезали в солнечных лучах, какие-то едва различимые фигуры лежали в тени подворотен.
Соня и Адиль бей прошли мимо порта, где несколько иностранных судов, сгрудившихся возле нефтепроводов, перегоняли сюда через хребет нефть из Баку, мимо статуи Ленина, хоть и выполненной в полный рост, но казавшейся совсем маленькой человеческой фигуркой, большой Дом профсоюзов и клуб.
Соня шла молча, не глядя по сторонам. Она не потеряла терпения даже тогда, когда Адиль бей остановился около старухи, которая, сидя на панели, шарила в помойном ведре и что-то жевала. У нее были распухшие ноги и отвислые, толстые белые щеки.
— Неужели ее нигде не кормят? — спросил консул, рассерженный спокойствием секретарши.
— Каждый трудящийся зарабатывает себе на еду.
— В таком случае, как же вы объясните?..
— А работы хватает на всех, — невозмутимо продолжала она.
— Но если она не в состоянии работать?
— Для таких есть специальные богадельни. Она говорила все это ровным голосом. Адиль бею начинало казаться, будто он бродит по бесплотному миру.
— Что вы хотите к обеду?
Они уже почти дошли до консульства. Соня уже привыкла покупать ему каждый день еду.
— Мне все равно. Кстати, попросите врача зайти ко мне.
— Вы больны?
Он захотел ответить в ее манере.
— Если я приглашаю врача, это, естественно, означает, что я нездоров. — И он вошел в подворотню. Может, он и не был болен, но и здоровым себя не чувствовал. Стоило открыть дверь своей квартиры, как его охватывало отвращение. В передней и кабинете стояла вонь. Дважды он пытался вымыть пол рано утром, но стоило подойти к общему крану на лестничной клетке, как какие-то люди что-то начинали сердито говорить по-русски.
Возле этого крана всегда толклись люди. Жильцы мылись не у себя, а в коридоре, и было их невероятно много. Должно быть, в некоторых комнатах жило по десять человек.
Адиль бей прошел к себе в спальню и по привычке поглядел напротив. Окно было открыто. Колин только что пришел домой, швырнул свою зеленую фуражку на кровать и сел за стол, на котором лежали ломти черного хлеба, яблоки, сахар. Жена разливала чай.
«Лишь бы пришел тот самый врач, лечивший моего предшественника”, — подумал Адиль бей. Он потерял аппетит. Консервы, которые он поглощал в одиночестве у себя на кухне, вызывали изжогу. А если Соня и готовила что-нибудь, то не мыла потом ни чашек, ни тарелок, так же как не прибирала у него в спальне.
