Рекс Стаут - Гамбит
— Так это не Комус?
— Я ничего не утверждаю. Какого черта! Ведь вопрос о нанимателе лучше оставить открытым, намекая, что он вам известен, но вы не сообщаете этого. На следующий день читатели купят еще миллион экземпляров «Газетт», чтоб узнать, кто это.
— А ты не хочешь вписать его имя сейчас?
— Нет. Просто сообщите, что Вульфа наняли и уплатили гонорар.
— Но мы можем сказать, что получили эти сведения от тебя?
— Конечно.
Он повернулся и взялся за телефон, разговор был недолгим, потому что Лон уложился в короткий абзац. Он положил трубку и повернулся ко мне.
— Как раз успели. Пойдет в вечерний номер. Я не жду особой благодарности, но скажи все же, что заставляет Вульфа полагать…
— Стоп. — Я выставил ладонь вперед. — Это уже журналистское нахальство. Сейчас моя очередь. Я хочу узнать все, что ты знаешь или предполагаешь, но не напечатал.
— Это заняло бы всю ночь. Первое — не для протокола. Вульф действительно надеется выпустить Блаунта из тюрьмы?
— Не для протокола — да, именно так. — Я вынул свою записную книжку. — Теперь рассказывай. Нашли бутылочку с мышьяком?
— Будь я проклят! — Он навострил уши. — Вульф знает, что Блаунт пошел на кухню за шоколадом и принес его Джерину?
— Да.
— Он знает, что, когда Джерин выпил большую часть шоколада, Блаунт унес чашку и кофейник и ополоснул их?
— Да.
— А знает ли он, что Блаунт выгнал Джерина из своего дома и велел ему держаться подальше от его дочери?
— Нет? А ты знаешь?
— Я не возьмусь это доказать, но болтают, будто полиция знает. И один из наших — деловой парень, Эл Проктор, — узнал об этом от друга Джерина. Хочешь поговорить с Проктором?
— Нет. Для чего? Это могло бы помочь понять, какой мотив убийства был у Блаунта, а если он невиновен, зачем терять время? Нашли они…
— Черт меня возьми! Господи, Арчи, это здорово! Давай, давай, продолжай в том же духе! Не для публикации — я не напишу об этом, пока ты не разрешишь. Разве я когда-нибудь подводил тебя?
— Нет, и сейчас не подведешь. Ладно, Лон, номер не пройдет. Нашли посуду из-под мышьяка?
Он взялся за трубку, посидел с минуту, держа на ней пальцы, раздумал и снова уселся.
— Нет, — сказал он, — не думаю. Если бы нашли, кто-то из наших знал бы.
— Знал Джерин или подозревал, что его отравили?
— Не знаю.
— Люди из «Газетт» уже говорили, наверное, с теми кто был там?
— Конечно, но последние четыре часа, в больнице, с ним были только врачи и сиделки, а они молчат.
— А в клубе? Не показал ли Джерин на кого-нибудь, сказав: «Это ты сделал, ублюдок!?»
— Нет. Но если бы так случилось, на кого бы он указал?
— Я потом тебе скажу. Не сегодня. Кто посетил его в больнице? Я знаю, что Блаунт был там и что доктор Эвери поехал в машине «скорой помощи». Кто еще?
— Три члена клуба. Один из них — Комус, юрист. Если хочешь, я дам тебе имена остальных двух.
— Если это Хаусман, либо Йеркс, либо Фэрроу.
— Нет, не они.
— Тогда не надо. А что говорят в ваших кругах? Я слышал разное в «Фламинго» и вокруг, но еще не виделся с журналистами. Что они говорят?
— Ничего подходящего для тебя. Первые несколько дней было, конечно, немало домыслов, но после того, как взяли Блаунта, уже нет. Теперь главный вопрос: спал Джерин с Салли или нет? Это вряд ли тебе интересно.
— Нисколько. Значит, все они считают, что это Блаунт? И никто не думает иначе?
— Ничего стоящего не говорят. Поэтому сообщение о том, что Вульф взялся за это, — настоящая сенсация. Теперь-то возникнут и другие точки зрения на это дело.
— Прекрасно. После ареста Блаунта никем другим уже не интересовались, а до этого? Четыре «посредника»: Хаусман, Йеркс, Фэрроу, Комус. У вас должна быть о них целая коллекция фактов, не оглашенных в печати.
Он посмотрел на меня точно так же, как в случаях, когда я осторожно поглядывал на свою карту, способную решить игру, поднял одну бровь и опустил ее.
— Я дал бы блестящий новенький десятицентовик, — сказал он, — чтобы узнать, о ком из них ты хочешь получить сведения. Черт возьми, мы могли бы тебе помочь. Среди наших ребят немало болванов, но есть и пара умелых людей. Они — к твоим услугам.
— Превосходно, — сказал я. — Пришли мне их имена и номера телефонов. Я им позвоню. Теперь расскажи мне о «посредниках». Начни с Комуса.
Он рассказал мне многое. И не только то, что помнил: он послал за досье. Я исписал восемь страниц своей записной книжки кучей фактов, в большинстве своем выглядевших совершенно бесполезными. Конечно, трудно угадать, что может пригодиться; был же случай, когда Вульф смог довести до конца очень трудное дело только благодаря сообщению Фреда Даркина, что некий мальчик покупал жевательную резинку в двух разных местах. Но это еще не делает важным тот факт, что Йеркс, учась в Йельском университете, был полузащитником, или что Фэрроу нередко вышибают из ночных клубов. Я приведу краткое резюме полученной информации.
Эрнст Хаусман, семьдесят два года, отошел от дел, но все еще владеет половиной большой фирмы на Уолл-стрит, вдовец, бездетен, друзей нет (Блаунт не в счет?), нет и собак. Его увлечение шахматами общеизвестно. Обладает лучшей в мире коллекцией шахматных фигур, около двухсот комплектов, один — из великолепного нефрита.
Мортон Фэрроу, тридцать один год, холост, живет в квартире Блаунта на Пятой авеню (Салли не упомянула об этом). Помощник вице-президента «Блаунт Текстил Корпорейшн». Получил приглашение на этот вечер в «Гамбит-клубе».
Чарльз У. Йеркс, сорок четыре года, старший вице-президент «Континентал Блэнк энд Траст Компани», женат, имеет двух детей. В возрасте двадцати шести лет занял одиннадцатое место из четырнадцати на ежегодном чемпионате Соединенных Штатов по шахматам и более в турнирах не участвовал.
Дэниел Комус, пятьдесят один год, юрист корпорации Блаунта, партнер в фирме «Маккини, Бест, Комус и Грин», вдовец с четырьмя детьми, у всех своих семьи. По словам одного из членов клуба, сказанным репортеру «Газетт», его удивило, что Комус был «посредником», а не играл сам, потому что, по его мнению, именно Комус, лучший шахматист клуба, мог бы обыграть Джерина.
И так далее. Пока я просматривал досье, Лон пару раз позвонил по телефону и ответил на два звонка, но не выпускал меня из виду. Вероятно, он предполагал, что, если Вульф особенно заинтересован в ком-нибудь из этого квартета, я выдам это подрагиванием век или губ. Не желая разочаровывать его, я вытащил полоску бумаги и сунул ее за манжету, и потом, когда я вернул ему папку, он спросил:
— Ты не хочешь скопировать, что у тебя за манжетой?
— Хорошо, попробую, — сказал я, вынул ее и развернул. На ней было нацарапано карандашом лишь следующее: «2/8. 11.40 пополудни. Л. К. говорит, что М. Дж. Н. говорит, что слишком много шахмат. А. Р.» Я добавил: — Если Л. К. означает Лон Коэн, тогда кое-что становится понятным.
