Джон Карр - Табакерка императора
– Да.
– Повторяю. Ты – воплощенная добродетель. Я – злодей из мелодрамы. Я ворвался сюда силком, хотя у меня и был ключ. – Он повертел его на пальце.
– Предположим, я подниму шум. Тебе-то чего бояться?
У нее пересохли губы. В глазах рябило. Все происходило как будто в страшной пустоте, и каждый звук шел словно с огромного расстояния.
– Я хам, и меня надо бить – вот пускай твой Тоби Лоуз и попробует. Ты хотела меня вышвырнуть, верно ведь? Твои преданные друзья тебя знают и поверят каждому твоему слову. Отлично! Ну, а я ничего не стану опровергать, честное слово. И раз я тебе так противен, раз это такие прекрасные люди, как ты изображаешь, так почему же ты сама-то не зовешь на помощь, а вся трясешься, когда я собираюсь кричать?
– Нед, я не могу объяснить…
– Почему это?
– Ты не поймешь.
– Почему это?
Ева махнула рукой в полной беспомощности. Разве так, сразу, ему объяснишь?
– Скажу тебе только одно, – сказала Ева. Она говорила спокойно, хоть глаза ее наполнились слезами. – Мне лучше умереть, чем чтобы кто-то узнал, что ты тут был сегодня.
Нед мгновение смотрел на нее.
– Правда? – сказал он. И тотчас направился к окну.
Первым движением Евы было выключить свет. Она метнулась к выключателю, путаясь в полах халата, атласный поясок которого опять развязался. Впоследствии она никак не могла припомнить, кричала она или нет. Споткнувшись о пуф, она дотянулась до выключателя, с трудом удержалась на ногах, выключила лампу над туалетным столиком и чуть не вскрикнула от радости, когда в комнате стало темно.
Следует усомниться в том, намеревался ли Нед – даже и в таком состоянии – окликать через дорогу сэра Мориса Лоуза. Но намеревался он это делать или нет – никакой роли не играет.
Он отдернул тяжелую штору, громыхнув деревянными кольцами по карнизу. Он приподнял тюлевую занавеску и выглянул. Вот и все.
Он смотрел на освещенные окна кабинета сэра Мориса Лоуза, всего в пятидесяти футах через дорогу. Это были французские окна, начинавшиеся от самого пола. Выходили они на каменный с железными перилами балкончик как раз над парадной дверью. Окна не были закрыты; стальные ставни не заперты; шторы не спущены.
Но в кабинете все переменилось с тех пор, как Нед смотрел туда всего несколько минут назад.
– Нед! – позвала Ева, больше и больше пугаясь. Никакого ответа.
– Нед, что случилось?
Он показал ей на кабинет, и этого было достаточно.
Они увидели средних размеров помещение, по стенам уставленное застекленными горками разных стилей и размеров. В окна просматривалась вся комната. Среди горок стояло и два-три книжных шкафа. Обитая парчой мебель на тонких золоченых ножках ярко выделялась на фоне белых стен и на сером пятне ковра. В прошлый раз, когда Нед смотрел в окно, горела только настольная лампа. Теперь же поразившая обоих зрителей сцена освещалась безжалостным светом люстры.
Через левое окно виден был большой секретер сэра Мориса Лоуза у левой стены. Через правое окно виден был белый мраморный камин у правой стены. А сзади, то есть в задней стене кабинета, прямо напротив окон, находилась дверь в холл второго этажа.
Кто-то у них на глазах осторожно затворил за собой эту дверь. Кто-то выходил из кабинета. Ева так и не успела разглядеть лицо, которое стало бы мучить ее впоследствии. А Нед его увидел.
Когда Ева подошла к окну, кто-то из-за уже прикрываемой двери протянул руку – рука с этого расстояния казалась маленькой – в темно-коричневой перчатке. Рука коснулась выключателя рядом с дверью. Ловкий палец нажал на выключатель, и люстра погасла. Массивная белая дверь с металлической ручкой мягко затворилась.
Лишь настольная лампа, небольшая лампа под зеленым абажуром, какие бывают в учреждениях, бросала неяркий свет на секретер у левой стены и вращающийся стул подле него. Сэр Морис Лоуз, как всегда, сидел за секретером в профиль к окнам. Но лупы в руке он уже не держал; никогда больше не суждено было ему взять в руки лупу.
Лупа валялась на промокательной бумаге, покрывавшей стол. По этой бумаге – по всей поверхности стола – были разбросаны какие-то осколки. Множество осколков. Странные осколки. Прозрачные, красноватые блестки, отражающие свет лампы, словно розовый снег. Кажется, было там и что-то золотое, и какое-то еще. Но цвет различить было трудно из-за крови, которая запятнала весь стол и даже стену.
Ева Нил впоследствии не могла вспомнить, как долго простояла она так, завороженная, с подступающей к горлу тошнотой, отказываясь верить собственным глазам.
– Нед, меня сейчас…
– Тихо!
Голову сэру Морису Лоузу разбили, нанеся ему множество ударов каким-то оружием, которого, по всей видимости, не осталось на месте происшествия. Колени, прижатые к столу, удержали тело от падения. Подбородок упал на грудь; руки бессильно свесились. Кровь красной маской одела все лицо до самых губ и шапкой покрыла голову.
Глава 4
Так умер Морис Лоуз, баронет, проживавший в Вестминстере на улице Королевы Анны, а в последнее время на рю дез Анж в Ла Банделетте.
В те далекие дни, когда газетам так не хватало новостей, зато с лихвой хватало бумаги, смерть эта взволновала английскую прессу. Надо признаться, мало кто знал о том, кто такой сэр Морис и за что он получил свое баронетство, до тех самых пор, пока его не убили при таинственных обстоятельствах. Но тут уж вспыхнул интерес ко всем подробностям его жизни. Баронетство, как выяснилось, он получил в награду за свою гуманную деятельность. Он ратовал за уничтожение трущоб, за послабление тюремного режима, за облегчение матросской службы.
«Кто есть кто» в качестве главных его увлечений называл коллекционирование и исследование человеческих характеров. Он принадлежал к числу тех противоречивых натур, какие немного лет спустя чуть не довели Англию до гибели. Тратя солидные суммы на благотворительность, ратуя за повышение ассигнований на помощь бедным и тем постоянно докучая властям, он, однако, обосновался за границей, тем избавясь от уплаты несправедливых подоходных налогов. Низенький, толстый, с клочковатой бороденкой и усами, тугой на ухо, он жил очень обособленно. Но все его качества человека обаятельного, доброго и приятного получили полное признание в рамках семьи. И он заслужил это признание. Морис Лоуз ничего из себя не строил и какой был – такой был.
И вот кто-то с обдуманной жестокостью размозжил ему череп. А у окна напротив, через улицу, как двое перепуганных детей, стояли в этот дурманящий предутренний час Ева Нил и Нед Этвуд.
Особенно непереносимым Еве показался отблеск лампы в лужицах крови. Она отпрянула от окна, не в силах больше смотреть.