Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. «Магнолия» в весеннюю метель. Ничего не случилось
«А как Астра прирабатывает?» — поинтересовалась Гунта.
«Да как и все мы, — уклончиво ответила уборщица. — Тащит все, что можно… Вы даже представить себе не можете, чего только не выбрасывают профессора эти — на одних пустых бутылках да макулатуре уже прожить можно. И кино ей то да се приносит: билетик оторвать забудет — и тридцать копеечек в кармане, как закон. А вообще — девчонка совсем голову поверяла, все сделает, что этот бандит захочет.»
Удивительно ли, что представление об Астре у них возникло весьма неблагоприятное? Сперва не хотелось верить, что рыжеволосая девчонка, сидевшая с вязанием в комнате отдыха на одиннадцатом этаже, и есть та самая ветрогонка, о которой только что шла речь. Веснушки, наивное выражение голубых глаз, трогательно прикушенная нижняя губка, исцарапанные коленки — лучшую модель типичной деревенской девчонки художник в этом доме вряд ли нашел бы, пририсуй только лужок — и картина готова, и объект куда привлекательнее, чем сплетница снизу.
— Что это вы, Астра, в такую погоду засели в комнате? — начал разговор Саша. — Вязать и на солнышке можно.
— Нельзя, — сердито ответила Астра. — Мои сегодня все словно спятили. Им бы бежать, как на праздник, а они все позапирались. Кундзиньш убирать не пустил, Талимов снова не открывает, даже старик Вобликов с утра гулять не пошел, принимает посетителей. Сумасшедший дом, да и только.
— Тем лучше, — не поняла ее забот Гунта. — Я на вашем месте давно бы уже удрала.
— Это потому что вы на моем месте не работаете.
— А ты правда считаешь, что эта работа тебя достойна?
— Мой брат, старший, окончил университет и в анкете называется служающим. У меня только школа, зато на целых две буквы больше: я обслуживающая. Чем плохо звучит?
— Но это же не профессия. Мне, например, даже у себя дома убираться неохота.
— Вот видите! Значит, должен быть кто–то другой, кто этим займется. А мне доставляет удовольствие работать для других. В интернате меня прозвали вечной дежурной… — улыбнулась Астра.
— Вы и там мечтали именно о такой будущности?
— Мечты — слишком высокое слово. Все мы мечтаем стать артистками или врачами, а работаем потом продавщицами или счетоводами. Вы тоже, наверное, мечтали стать такой мудрой женщиной–сыщиком; какую недавно в кино показывали… Да нет, не то чтобы у меня не было выбора. Звали на курсы, но это значит — опять жить не дома. А я без моря не могу, задыхаюсь, если хоть разочек в день не пройдусь по дюнам… Никогда не понимала, чего люди так стремятся в город — какого счастья там ищут? Я свое счастье собираюсь найти здесь.
Войткус переводил взгляд с одной женщины на другую. И та, и другая правы по–своему, но вот сам он скорее женился бы на девушке, думающей как Астра, хотя такой старомодный характер никак не обещал, что совместный путь по жизни с нею окажется усыпанным розами. Вмешиваться в спор было опасно, и прежде всего потому, что женщины в таких случаях неожиданно объединяются против сильного пола.
— А этот шарфик — тоже род ваших услуг? — кивнул он на рукоделье Астры. — Вяжете для кого–то из отдыхающих?
— Не издевайтесь, пожалуйста. Я вам ничего плохого не сделала.
— Подарок Олегу? — предложила перемирие Гунта.
Астра, шевеля спицами, кивнула.
— Гляди только, как бы не пришлось готовить приданое младенцу. Нынешних мужиков таким способом не привяжешь.
— А если я и не хочу его привязывать? — внезапно ощетинилась Астра. — Если хочу его такого — который приходит, чтобы разделить со мной радость, и исчезает, когда начинается отлив? Если я слишком люблю его, чтобы навязывать свои требования?
— Вчера после кино он остался у тебя? — деловито задала вопрос Гунта. — Он ведь был в твоей кладовке, когда приходил Кундзиньш, верно?
— Ну, был. А что в этом плохого, не понимаю! Мать вас на меня напустила, что ли?
Чувствуя, что разговор вот–вот зайдет в тупик, Войткус поспешил на выручку:
— Да бог с ним. Нас интересует только рукопись, которую Кундзиньш по своей рассеянности куда–то засунул. Вы ее вчера не заметили?
— Что вы, да я в его сторону даже глянуть не посмела. Я выскочила в коридор совсем без ничего, только в этом вот халатике. А за дверью — целая мужская компания. Хорошо, что свет был притушен, а то бы я сразу пустилась наутек. Отперла его дверь и шмыгнула к себе. Боялась, как бы Олег не проснулся.
— Когда вы пришли, он спал?
— Я вернулась — его уже не было! Но это меня не встревожило. Холодными ночами Олег иногда спускается вниз и прогревает мотор, чтобы радиатор не замерз.
— И долго его не было?
— Не знаю. Когда он рядом, я сплю крепко, — как бы в поисках поддержки, Астра взглянула на Гунту. — Под его крылом я чувствую себя такой защищенной… Проспала до утра, а тогда его и не должно здесь быть, заместитель директора начинает обход с первыми петухами… Я выглянула в окно — машины нет, значит, все нормально.
— Ты считаешь нормальным, если он исчезает, не попрощавшись? — не сдержалась Гунта.
— Почему он вам так не нравится? Скоро дневной сеанс там мы с ним и увидимся.
…Сельского жителя утром в кино и колом не загонишь. О таких развлечениях можно думать лишь после того, как ухожена скотина и сделана работа дома и в огороде. Поэтому Олег обычно назначал сеанс на три часа, а начинал в половине четвертого, когда не оставалось больше надежды, что придет еще хоть кто–нибудь.
В Приежциемсе кино показывали в старом сарае для сетей, который пустовал с той поры, как прибрежная бригада с ее моторными лодками и всей рыбацкой снастью перекочевала в новую гавань в устье речки Личупите. Теперь в сарае был оборудован зрительный зал с экраном, скамейками в двенадцать рядов и возвышением в дальнем конце, где в небольшой, обитой асбестовыми пластинами будке находилась аппаратура.
Даже когда показывали самые популярные картины, на скамейках сидела только детвора. Женщины и немногочисленные зрители мужского пола приносили с собой стулья и ставили их куда хотели. Если уж смотреть фильм, то с удобствами, сорок копеек — деньги немалые. Олег же согласился бы и не на такие нововведения, лишь бы они способствовали наполнению зала: его заработок находился в прямой зависимости от плана.
На сей раз зрителей набралось — всего ничего. Даже жанровое обозначение в броской рекламе «мелодрама», обычно открывавшее путь слезам из глаз и деньгам из кошельков, оказалось не в силах соперничать с прелестью первого солнечного дня, так что Астра, сидевшая как раз на границе между холодным, как склеп, сараем и теплом пробуждающейся природы, уже начала надеяться, что не продаст ни единого билета. Тогда можно было бы отменить сеанс и уговорить Олега съездить в те места, где росли строчки. Грибов, понятно, там еще не будет, но разве они — главное? Прогуляться по опушке и ощутить тихое счастье, стоящее больше, чем все страсти кинематографических героев…
