Анри Шадрилье - Тайна Медонского леса
Сын ее жив, но он сумасшедший – вот все, что удержалось в памяти бедной баронессы. Впечатления были уже слишком сильны, и она упала без чувств на руки Фрике.
X
Будь что будет
Отравление цианистым калием сопровождается теми же симптомами, теми же признаками, как кровоизлияние в мозг, и потому было признано, что де Марсиа умер от удара.
Да и к тому же все это произошло 19 июля 1870 года, в день объявления войны; вся Франция была в волнении, в тревоге.
Де Марсиа был похоронен на Версальском кладбище, и в общей тоске и суматохе никто не обратил даже внимания на его внезапную кончину.
Через несколько дней после похорон неаполитанца пришло известие о неудачах французов в Эльзасе, и смерть эта забылась сама собою.
Альфонс де Марсиа был похоронен под своим именем. Личность умершего была засвидетельствована Сусанной Мулен и Домиником, верным и преданным слугой покойного. Итак, имя Армана д'Анжеля осталось незапятнанным, настоящий Арман сохранил за собою все права гражданства. Но смерть неаполитанца отняла у Фрике всякую возможность вырвать у него признание и доказать невинность д'Анжеля.
Сомневался теперь наш юноша и относительно того, можно ли потрясенной, убитой горем баронессе вернуть сумасшедшего сына.
И мог ли он, Фрике, мечтать о возможности брака с Еленой, о возможности войти когда-нибудь в семью д'Анжелей, мог ли он мечтать об этом теперь, когда ему известно, чей он сын?
Как ни сильна, как ни бескорыстна была любовь его к этому невинному ребенку, как ни велика была услуга, оказанная им Арману, он не мог, не смел думать об Елене д'Анжель.
Под гнетом таких-то невеселых дум отправился наш юноша однажды утром в Кламар, на совет к старому Лефевру.
– Как ты исхудал! – удивился папаша Лефевр.
– Я был болен, еще не совсем оправился, – грустно улыбнулся юноша.
– Болен! И не известил меня о своей болезни! – с укоризной покачал головой старик.
– Вы уже слишком стары для того, чтобы ходить по разбойничьим вертепам, мой добрый Лефевр, потому я и не решился известить вас. Этот разбойник де Марсиа живо свернул бы вам шею.
– То есть… как это, друг мой?.. Я тебя не понимаю.
– Да очень просто. Этот негодяй уже два раза покушался отразить меня, чтобы тайна его страшного преступления не была открыта.
– Отравить?!.
– Вы можете успокоиться, так как я цел и невредим, – засмеялся юноша.
– Ну, уж теперь шалишь, молчать не буду! Сегодня же извещу обо всем префекта и прокурора!
– Напрасный труд: де Марсиа не сделает уже больше никому никакого зла.
– А куда же он девался?
– Он умер.
– Умер? – недоверчиво поглядел на него старик.
– Можете вполне положиться на мои слова… Я сам был на его похоронах.
– Это, конечно, очень похвально, если он действительно умер, развязал всем руки… только знаешь, дружок… не верится мне что-то… Ну как же, от какой болезни умер этот ужасный человек?
– Он отравился.
– Как! Такой негодяй мог сам покончить с собою?.. Не поверю! Никогда не поверю, чтобы он отравился.
– Да я и не говорю вам, что он сделал это по доброй воле.
– Тогда… тогда как же?.. – дрожащим голосом пробормотал Лефевр.
– Очень просто. Сладкий пирожок, предназначавшийся мне, по ошибке попал на его собственную тарелку. Отведал – и готово!
Старый Лефевр перевел дух, вздохнул наконец свободно.
– Каналья!! Скотина!.. Подлец! Ну как же не видеть во всем этом воли Провидения? – добавил он уже умильным тоном, со слезами на глазах.
– У меня были и ангелы хранители, – улыбнулся Фрике, – Елена д'Анжель и Сусанна Мулен, несчастная подруга этого авантюриста.
– Нашел кого произвести в ангелы! Ты, кажется, рехнулся, мой милый Фрике.
– Могу сказать только одно: женщина эта спасла мне жизнь.
– Сообщница этого негодяя спасла тебе жизнь?
– Сусанна не была сообщницей, а только жалким орудием в руках этого человека.
– Она подкупила тебя своей услугой, потому ты и стараешься оправдать ее, но я, видишь ли, гляжу на нее другими, беспристрастными глазами и нахожу, что она достойна не похвалы, а самого строгого порицания. Я еще покажу твоей хваленой Сусанне где раки зимуют!
– Господин Лефевр! Ради Бога не делайте ей никакого зла! Не говорите ничего дурного, ничего обидного для этой несчастной женщины… Это моя мать.
Просто и с чувством выговорил Фрике эти слова и тронул мягкосердечного Лефевра.
Надо было рассказать все старому майору, и Фрике, со слезами на глазах, передал своему благодетелю то, что узнал сам еще так недавно.
Перед отъездом в Кламар юноша имел откровенный продолжительный разговор с Сусанной о делах умершего неаполитанца и просил ее содействия в трудном деле, за которое взялся с такой горячностью.
Добрый Лефевр сочувствовал гамену и понял, о чем тоскует бедняк Фрике.
– Конечно, ты не можешь ей сказать: мадемуазель, убийца вашего брата, человек, упрятавший его на галеры вместо себя, жил двадцать лет с моей матерью. Основываясь на такой уважительной причине, смею просить руки вашей.
– Не правда ли, невозможно?
– Ах! Очень нужно было этой женщине выходить на сцену через двадцать лет? – с досадой произнес Лефевр.
– Но ведь она же мне мать и пожертвовала для меня всем! – с укоризной поглядел на него юноша.
– Вот потому-то и не следовало ей показываться. Она должна была стушеваться, а не давить тебя всей тяжестью своих признаний. Такой благороднейший поступок был бы действительно жертвой с ее стороны. Можешь ли ты не согласиться со мною?
– Да ведь, кроме вас, никто же ее не знает.
– Я и выскажу ей свою точку зрения на ее поступок. У старого майора была своя идея.
Фрике продолжал:
– Однако личные наши неприятности и заботы не должны, конечно, заставить нас забыть свои обязанности по отношению к ближним. Место Армана д'Анжеля теперь свободно, и старая баронесса ожидает возвращения сына.
Фрике говорил правду, и потому старик тотчас же согласился. Но камень преткновения был в том, что Мари ни за что не хотела покинуть своего бедного больного. Она одна имела на него влияние, ее одну он привык слушаться и понимать. Больной уже понимал теперь, что имя Арман, произнесенное дочерью Лефевра, его имя, и всегда оборачивался на этот призыв. Это было еще весьма малое улучшение, но добрые люди, ухаживавшие за ним, были рады и этому слабому проблеску сознания. Старый Лефевр стоял на своем и продолжал утверждать, Что Арман еще может поправиться, что положение его не безнадежно. Старый врач надеялся главным образом на благодетельную реакцию, которая может произойти при виде дорогих, милых сердцу лиц и давно знакомой, тоже близкой сердцу обстановки. Подготовить все к приезду больного в Версаль и предупредить старую баронессу взялся Фрике.
