Софи Ханна - Эркюль Пуаро и Убийства под монограммой
Сэмюэл Кидд в щегольском костюме из серой фланели, в сопровождении Дженни Хоббс, которая, бледная как смерть висела у него на локте, прибыл в пять минут пятого; за ним две минуты спустя появился Генри Негус, брат Ричарда, а еще через десять минут – группа из четырех человек: мужчина в окружении трех женщин, одной из которых была Нэнси Дьюкейн. Ее глаза были полны слез, веки покраснели. Входя в комнату, она сделала безуспешную попытку скрыть свое лицо за шарфом из полупрозрачной материи.
Я шепнул Пуаро:
– Она не хочет, чтобы все видели ее заплаканной.
– Нет, – ответил он. – Шарф она надела потому, что надеется остаться неузнанной, а не потому, что стесняется своих слез. Нет ничего постыдного в открытом проявлении чувств, что бы ни думали по этому поводу вы, англичане.
Но мне не хотелось отклоняться от темы: Нэнси Дьюкейн интересовала меня в данный момент больше всех остальных англичан.
– Наверное, ей сейчас совсем некстати, чтобы изнемогающие от любви поклонники ее искусства всплескивали руками при виде нее и штабелями падали перед ней ниц.
Пуаро, и сам, как-никак, человек известный, не желал бы ничего лучше кучки обожателей, повсюду волочащихся за ним, однако в тот момент и он, кажется, проникся справедливостью моего замечания.
Я отвлек его вопросом:
– А кто те трое, что пришли с Нэнси Дьюкейн?
– Лорд Сент-Джон Уоллес, леди Луиза Уоллес и их горничная Доркас. – Он взглянул на часы и цокнул языком. – Мы уже на пятнадцать минут запаздываем с началом! И почему люди не могут приходить вовремя?
Я заметил, что Рафаль Бобак и Томас Бригнелл одновременно встали и открыли рты, словно собрались выступить, хотя наше собрание еще не начиналось.
– Прошу вас, джентльмены, садитесь, – сказал им Пуаро.
– Но, мистер Пуаро, сэр, я должен…
– Но я…
– Не волнуйтесь, месье. Вы что-то хотите сообщить Пуаро? Не беспокойтесь, он все уже знает и скоро сам расскажет и вам, и всем, кто здесь собрался, эти же самые вещи. Прошу вас, наберитесь терпения.
Немного успокоенные, Бобак и Бригнелл сели. Я с удивлением наблюдал, как черноволосая женщина, сидевшая подле Томаса Бригнелла, взяла его за руку. Он стиснул ее ладонь, их пальцы переплелись. Я заметил, каким взглядом они обменялись, и сразу понял: передо мной влюбленные. Но это определенно была не та женщина, с которой Бригнелл канителился тогда в саду.
Пуаро зашептал мне в ухо:
– Та женщина, которую Бригнелл целовал тогда в саду – у нее ведь были светлые волосы, non? Женщина в коричневом пальто? – И он улыбнулся загадочно.
Собравшимся он сказал так:
– Теперь, когда мы все здесь, осмелюсь попросить вас соблюдать тишину и уделить мне все ваше внимание. Благодарю. Очень вам признателен.
Пока Пуаро говорил, я обводил взглядом лица присутствующих. Вдруг… что это? Неужели она? Точно, Фи Спринг, официантка из «Плезантс», сидела в дальнем конце зала. Как Нэнси Дьюкейн, она сделала попытку спрятаться, только не за шарфом, а за нарядной шляпкой, – и, как Нэнси, нисколько не преуспела. Увидев, что я ее узнал, она подмигнула мне с таким видом, словно мы с Пуаро зашли в ее заведение выпить по чашке кофе и поболтать. Вот маленькая выдра, и чего ей в кофейне не сиделось?
– Должен предупредить, что вам понадобится немало терпения, – продолжал Пуаро. – Ибо вам предстоит узнать много такого, чего вы пока не знаете.
«Да уж, – подумал я, – и мне в том числе». Я-то точно знал о нашем деле немногим больше горничных и поваров этого отеля. Наверное, Фи Спринг, и та яснее представляла себе, что тут происходит; Пуаро, должно быть, сам пригласил ее посетить представление, которое он тут устроил. Надо сказать, я и тогда не понимал – и сейчас не понимаю, – для чего ему понадобилась такая громадная аудитория. Прямо как в театре. Когда я раскрывал преступление, – а мне случалось делать это и без помощи Пуаро, – я просто выкладывал свои соображения боссу, и мы арестовывали негодяя.
Я подумал, не следовало ли настоять на том, чтобы Пуаро сначала посвятил меня в ход своих мыслей, а уж потом устраивал этот спектакль, но было уже поздно. Я, человек, официально отвечающий за ход расследования, стоял рядом с ним и терялся в догадках относительно того, какую именно тайну он собирался раскрыть.
«Что бы он ни сказал, Господи, сделай так, чтобы это было блистательно, – взмолился я про себя. – Если он все объяснит правильно, а я в это время буду стоять рядом, то никто и не заподозрит, что я до сих пор ничего не знаю».
– Эта история слишком длинна, чтобы я мог рассказать ее без вашей помощи, – обратился Пуаро к собранию. – У меня просто пропадет голос. Вот почему я должен попросить сначала выступить двух других ораторов. Первой будет говорить миссис Нэнси Дьюкейн, блестящая художница-портретистка, почтившая нас сегодня своим присутствием.
Это было неожиданно, но, как мне показалось, не для Нэнси. Судя по ее лицу, она знала, что Пуаро прежде всего обратится именно к ней. Они обо всем договорились заранее.
Взволнованные шепотки поползли по комнате, едва Нэнси, по-прежнему кутаясь в шарф, вышла вперед и остановилась рядом со мной, там, где все могли ее видеть.
– Вы выдали обожателям ее инкогнито, – шепнул я Пуаро.
– Oui. – Он улыбнулся. – Но она и теперь не снимает шарфа.
Все, затаив дыхание, слушали, как Нэнси Дьюкейн рассказывала историю Патрика Айва: о своей запретной любви к нему, о тайных ночных визитах в дом викария, о диком слухе, пущенном о нем: будто бы он вступает в контакт с душами умерших, а потом за деньги передает родным и близким весточки от них. Говоря об этом, она не упомянула имени Дженни Хоббс.
Наконец Нэнси добралась до своей речи в «Голове Короля», в которой она поведала жителям Грейт-Холлинга о своем романе с викарием, опустив лишь одну деталь: их отношения не были чисты, как она притворилась тогда. Ее голос дрожал, когда она говорила о трагической смерти Патрика и Франсис Айв от яда. Я обратил внимание на то, что она так просто и сказала: умерли от яда. И не добавила ничего о том, была ли это случайность или самоубийство. Я подумал, что, должно быть, ее попросил воздержаться от подробностей Пуаро, ради доктора Амброуза Флауэрдейла и Маргарет Эрнст.
Прежде чем сесть, Нэнси добавила:
– Я и сейчас предана Патрику не меньше, чем тогда. Я никогда не перестану его любить. Настанет день, когда мы снова будем вместе.
– Спасибо, мадам Дьюкейн. – Пуаро поклонился. – Я должен сообщить вам одну вещь, которую сам узнал лишь недавно и которая, полагаю, будет служить вам утешением. Незадолго до смерти Патрик написал… письмо. В нем он просил передать вам, что любил вас и всегда будет любить.