Джозефина Тэй - Мистификация
— Боюсь, что я наслежу на полу, — сказал он.
Викарий посмотрел на его ноги: серые брюки почернели, под ботинками собралась лужа воды. Он взглянул в лицо юноши. Брет уже снял размокшую шляпу, с его мокрых волос по лицу катились струи воды.
— Снимай плащ и оставь его в прихожей, — сказал Джордж. — Я тебя отправлю домой в моем.
Он прошел в кладовую и вернулся с полотенцем.
— Вытри волосы.
Брет покорно выполнял его указания неверными, как у ребенка, движениями. Джордж принес из кухни чайник.
— Пошли в кабинет, — сказал он. — Полотенце брось на пол, туда же, куда и плащ.
Викарий прошел в кабинет и поставил чайник на электрическую плитку.
— Он быстро закипит. Я часто кипячу себе чай, когда засиживаюсь допоздна. О чем ты хочешь со мной поговорить?
— Про ров в Дофане.[13]
— Как-как?
— Извините, у меня совсем ум за разум зашел, у вас нет чего-нибудь выпить?
Викарий, который собирался влить ему виски в горячий чай, налил Брету полную рюмку, и Брет опрокинул ее одним махом.
— Спасибо. Извините, что я явился к вам так поздно и в таком виде, но мне просто необходимо поговорить с вами. Надеюсь, вы не возражаете?
— Мое дело — выслушать людей. Налить еще виски?
— Спасибо, не надо.
— Тогда я дам тебе сухие ботинки.
— Нет-нет, не надо. Мокрые ботинки мне не в новинку. Мистер Пек, я хочу посоветоваться с вами по очень важному вопросу. Можно я вам как бы… исповедаюсь? Только не думайте, что от вас требуются какие-то действия.
— Что бы ты мне ни сказал, я обещаю соблюсти тайну исповеди.
— Тогда сначала я вам скажу, что я вовсе не Патрик Эшби.
— Я так и знал, — сказал викарий. Брет посмотрел на него с изумлением.
— Вы… вы… вы это знали?
— Скажем так — я это подозревал.
— Почему?
— Внешность человека — это не все. У каждого есть своя аура, своя неповторимая личность. С первого же дня у меня возникла уверенность, что я с тобой никогда прежде не встречался. Я тебя совсем не узнавал, хотя у тебя и помимо внешнего сходства много общего с Патриком.
— И вы ничего по этому поводу не предприняли?
— А что я мог предпринять? Твой адвокат, твоя семья и твои друзья — все приняли тебя. У меня не было никаких доказательств, что ты не Патрик. Ничего, кроме собственной уверенности. Какой был бы прок, если бы я выразил свои сомнения? Я считал, что все скоро выяснится и без моего вмешательства.
— То есть, что меня выведут на чистую воду?
— Нет. Что ты не такой человек, который сможет вынести положение самозванца. Судя по твоему сегодняшнему приходу, я был прав.
— Но я пришел не только для того, чтобы признаться, что я не Патрик.
— Да? А для чего же еще?
— Дело в том… я должен был вам в этом признаться, чтобы вы поняли, в чем… У меня такой сумбур в мыслях. Я много часов ходил под дождем, дожидался, когда у меня прояснится в голове.
— Может быть, если ты мне расскажешь, как оказался в Лачете, то, по крайней мере, у меня в голове что-нибудь прояснится?
— Я… я встретил в Америке человека, который жил в Клере. Он… она сказала мне, что я — вылитый Эшби и подала мне идею выдать себя за Патрика.
— И ты обещал отдавать ей часть денег, которые тебе достанутся?
— Да.
— Могу только сказать, что она заработала свою долю. Она замечательно тебя натаскала. Ничего подобного я в жизни не встречал. Значит, ты американец?
— Нет! — воскликнул Брет, и викарий улыбнулся его горячности. — Я вырос в сиротском приюте в Англии. Меня туда подкинули.
И Брет вкратце рассказал викарию историю своей жизни.
— Я слышал об этом приюте, — сказал Пек, когда Брет закончил рассказ. — Теперь я понимаю, откуда у тебя такие прекрасные манеры.
Он налил в чашку чаю и плеснул туда виски.
— Вот печенье, но, может быть, ты хочешь чего-нибудь более существенного? Нет? Тогда бери овсяное печенье, оно очень вкусное и сытное.
— Мне пришлось рассказать вам про себя, потому что я выяснил, что Патрик не покончил с собой. Его убили.
— Убили? Кто?
— Его брат.
— Саймон?
— Да.
— Но, Патрик! То есть… как тебя на самом деле зовут?
— Этого я не знаю. Сколько я себя помню, меня звали Брет. Это искаженное Бартоломео.
— Послушай, какой вздор! Чем ты можешь подтвердить свое невероятное обвинение?
— Саймон сам мне в этом признался.
— Саймон?
— Не просто признался, а похвастался. Сказал, что я никогда его не выдам, потому что этим я выдам сам себя. Он с самого начала знал, что я не Патрик.
— Когда у вас состоялся этот фантастический разговор?
— Вчера вечером, в Бьюресе. Это все произошло не так уж внезапно. Я давно уже подозревал что-то в этом роде. А вчера, когда он с ударением сказал, что я не Патрик, я спросил прямо, почему он так уверен в этом? А он засмеялся и похвастался, как ловко он убил Патрика.
— Тут, наверно, немалую роль сыграли обстоятельства вашего разговора.
— Вы хотите сказать, что мы оба были пьяны?
— Не совсем. Скажем, возбуждены. Ты бросил ему вызов, а Саймон — у него такое чувство юмора — дал тот ответ, который ты от него хотел.
— Неужели вы всерьез считаете, что мне можно так легко заморочить голову? — тихо спросил Брет.
— Должен признаться, что меня это удивляет. Я считаю тебя умным человеком.
— Тогда поверьте: я пришел к вам не потому, что Саймону вздумалось подшутить надо мной. Патрик не убивал себя. Его убил Саймон. Преднамеренно. Более того, я знаю, как он это сделал.
И Брет рассказал викарию о своей догадке.
— Но, Брет, у тебя же нет никаких доказательств. То, что ты мне рассказал — просто гипотеза. Очень остроумная и весьма вероятная гипотеза — это я признаю. У нее есть одно большое достоинство: она чрезвычайно проста. Но у тебя нет никаких доказательств в ее подтверждении.
— Если полиция узнает правду, доказательства можно будет найти. Я пришел к вам не за этим. Я пришел посоветоваться, как поступить: пойти в полицию или оставить все как есть.
Брет объяснил викарию стоявшую перед ним дилемму.
К его удивлению, викарий — хотя сам он, сомневаясь в личности Брета, оставил все как есть и никому не сказал о своих сомнениях — в этом вопросе никаких сомнений не имел. Если было совершено убийство, надо отдать дело в руки правосудия. Решать такой вопрос самому — это анархия.
Другое дело, что у Брета нет никаких доказательств вины Саймона. Ему в голову втемяшилась мысль об убийстве, он швырнул это обвинение в лицо Саймону, а тот, в силу своей всем известной склонности к розыгрышу, оговорил себя. А потом Брет придумал стройную теорию, под которую подогнал это признание.
