Эллери Куин - Последний удар
Но число «двадцать» — это совсем другое дело. — Эллери нагнулся и стряхнул пепел на землю. — Это было количество отдельных подарков, оно же — количество выделенных слов в стихах. Это число сопровождалось конкретными предметами — вол, дом, верблюд и прочее. Может быть, здесь какая-то последовательность? В каком контексте эти двадцать предметов образуют последовательность? Последовательность подразумевает определенный порядок: сначала что-то первое, потом второе, потом третье и так далее. Я внимательно просмотрел все предметы. Вол — первый, дом — второй, верблюд — третий, дверь — четвертая, и так далее до двадцатого предмета. Несколько раз я почти находил решение, но меня постоянно сбивало с толку это число «двадцать». Я не мог придумать никакой последовательности из двадцати предметов. Когда же я наконец догадался, то тут же понял, почему так долго не мог найти ответа. Число «двадцать» оказалось тоже своего рода «липой». У него был смысл, по в наше время он давно утрачен. Теперь и в той культуре, которая определяла мой процесс мышления, этот смысл несет совсем другое число.
— Ах, неужели! — сказал старик даже с каким-то ликованием.
— Открытие произошло случайно, в ночь на шестое января. Я поднялся в свою комнату, взяв с собой подаренный мне экземпляр книги стихов Джона. Совершенно случайно я открыл ее на титульном листе. Там-то все и было: ключ, ключ, открывающий дверь. И за этой дверью был ответ.
— Какой ответ? — нетерпеливо спросил старик.
— Алфавит, — ответил Эллери.
— Алфавит. — Старик произнес эти три слога почти с любовью. — Основа основ.
— Вот именно, мистер Крейг, — сказал Эллери. — Ведь алфавит в том виде, в каком мы его унаследовали от древних финикийцев, изначально представлял собой набор картинок конкретных повседневных вещей — вещей, которые для первобытного народа были самыми что ни на есть основными: еда, кров, передвижение, части тела и так далее. Мне оставалось только додуматься до понятия «алфавит» — что именно это понятие и должны были передать конкретные предметы, положенные в коробочки. А числа тут оказались ни при чем. Мы знаем, что алфавит состоит из 26 букв. Да, это так, по 1000–1300 лет до нашей эры, когда создавался финикийский алфавит, букв было не двадцать шесть. Алфавит тогда состоял из двадцати двух «картинок», двадцать из которых дошли до нас, а шесть остальных появились из других, более поздних источников.
— Действительно ли все мои терзания были вызваны изначальным финикийским алфавитом? Вне всякого сомнения. Вол — или, точнее говоря, воловья голова, дошедшая до нас в перевернутом виде, — это общий символ пищи, который финикийцы взяли за первую букву своего алфавита, «алеф» или А. Вторым подарком был дом — «бет», то есть В. Третьим даром был верблюд — а финикийский «гимель» или «гамель» стал у нас C; O произошло от двери, E — от окна, P — от гвоздя или крючка, отдельная буква O появилась только в третьем веке до нашей эры, а до тех пор буква C обозначала и G тоже. Наше H произошло от финикийского «хет», что значит «забор» — а сразу же после гвоздя Джон получил именно забор. I — рука, J, которую римляне обособили от I для обозначения согласного, а не гласного звука, не стала отдельной буквой до шестнадцатого столетия, так что Джон не получил подарка, связанного с этой буквой. Далее, K — ладонь; L — хлыст; M — вода; N — рыба; O — глаз; P — рот; Q — обезьяна; R — голова; S — зуб; T — метка или крест; U, V и W и появились позже; X — столб; Y мы получили от греков, и, наконец, Z, происшедшее, как это ни печально, от «зайин», то есть кинжал… Последний удар, который прикончил близнеца Джона. Двадцать предметов, полностью соответствующие двадцати прообразам букв финикийского алфавита.
— Да ну? — оживленно сказал старик. — И из этого вы решили?..
— …что человек, задумавший всю эту мрачную шуточку, очевидно, неплохо знал историю появления алфавита, — сказал Эллери. — Другие события показали, что дарителем мог быть только кто-то из присутствовавших в доме, а кто там был? Поэт-дилетант, художница по костюмам и украшениям, оккультистка-любительница, протестантский пастор, адвокат, врач, актриса, музыкант, студентка — и книгоиздатель с типографом… Я исключаю миссис Янссен, Мейбл и Фелтона — это было бы уж совсем несерьезно.
Мне сразу стало ясно, что надо выбирать между Фрименом и вами. Но тут даже и о выборе особо говорить не приходится: издатель работает с языком как редактор и как коммерсант, типограф же подходит с технической стороны. А ведь вы были не просто типографом, вы — профессиональный макетчик, мастер высочайшего класса, для которого обязательно хорошее знание типографского дела и искусства печати. Я нимало не сомневался, что последовательность подарков, построенная на финикийском алфавите, указывала именно на вас, мистер Крейг, как на дарителя и убийцу Джона.
— Понятно, — задумчиво сказал старик. — И вы этому не поверили.
— Нет, поскольку я был абсолютно уверен, что никому не придет в голову строить такую изощренную систему подсказок, чтобы с их помощью изобличить себя самого. Поэтому я решил не называть ваше имя ни полиции, ни Джону, ни гостям. Если вас кто-то подставлял под удар, я не собирался подыгрывать истинному преступнику.
— Главный вопрос, — продолжил Эллери, — вопрос, который встал передо мною в ту январскую ночь тридцатого года, и после, все двадцать семь с лишним лет, время от времени мучил меня, был такой: кто же подставлял вас, мистер Крейг?
Старик покосился на него сквозь табачный дым.
— А теперь вы это знаете, да?
Эллери кивнул.
— А теперь я знаю.
…Продолжение и окончание
— Я знаю, — продолжил Эллери, — поскольку мне достаточно было лишь обобщить те три улики, которые в то Крещенье, много лет назад, я так и не сумел осмыслить до конца.
— Первая из них — это группа непонятных рисуночков. Помните, на обратной стороне нескольких белых карточек, на которых были напечатаны стишки, тот, кто сочинил их и напечатал, карандашом набросал довольно схематичные рисунки? Они были не на каждой карточке — всего на четырех из двенадцати. Сам их случайный характер указывал на то, что появились они скорее неосознанно, чем сознательно. Как будто, задумавшись над этими карточками, автор поигрывал карандашом — словом, чертил машинально, думая совсем о другом. В таком случае, рисунки приобретают значение, указывая на бессознательное «я» того, кто сочинял, печатал, подставлял другого, рисовал и убивал — в противоположность стихам и прочим творениям его сознательного «я». К сожалению, рисунки мне ничего не сказали. Они просто показались мне упрощенными изображениями тех предметов, к которым относились стихи, напечатанные на карточках.
