Песах Амнуэль - Чисто научное убийство
— Но в чем суть предложенного вами приключения? — спросил я хриплым голосом; слова с трудом давались мне, с ужасом я ощутил, что воздух в этом склепе уже наполнен какими-то парами, лишавшими меня воли.
— О, мой друг, — сказал М., и голос его звучал так же напряженно, как мой, — уверяю вас, что не знаю, потому что здесь каждый переживает собственное приключение. В прошлый раз я был халифом, а сейчас, вполне возможно, стану рабом. Вы же, друг мой… Я надеюсь, что вы увидите себя тем, кем всегда мечтали стать, но даже в глубине души не признавались в том самому себе. Здесь просто раскрываются души, вот и все.
Я опустился на топчан, в моей руке оказалась длинная трубка, я с опаской поднес ко рту мундштук, но первая же затяжка оказала столь странное действие, что я предпочел снять обувь и поудобнее устроиться на топчане, скрестив ноги наподобие турецкого паши.
Никогда прежде я не курил опия, не имел к тому склонности и желания, и, если бы не настойчивость М., которой я не сумел противостоять, то никогда в жизни не оказался бы в этом или ином заведении подобного рода. Возможно, для заядлых курильщиков действие первой затяжки было привычно, как восход солнца, я же ощутил, как по жилам потекла горячая жидкость, и сердце начало биться в унисон моему участившемуся дыханию. Я сделал еще одну затяжку и закрыл глаза, потому что мне показалось, что тело мое воспарило, я поднялся под потолок и увидел комнату сверху. Комната была пуста, свеча освещала только две груды материи — два плаща, брошенные на пол.
Вероятно, опий делал человека невидимым? Или душа переставала видеть бренную оболочку, различая суть явлений, а не их видимые контуры? Я позвал М., но ответом была тишина, а голос мой был молчанием, еще более полным, нежели обычная тишина, в которой всегда есть место каким-то звукам — шелесту горящего пламени, например, или шороху ворсинок ковра…
Должно ли было быть именно так? Или мои ощущения представляли собой нечто особенное, присущее только мне одному? Я не знал. В следующее мгновение я обнаружил, что опять сижу, скрестив ноги, и водворение души в тело показалось мне настолько противоестественным, что я немедленно сделал еще одну затяжку.
Неизъяснимое блаженство охватило меня, и я знал уже, что способен сейчас на то, на что не был бы способен в обычной жизни, представившейся мне сейчас унылым и никчемным существованием. Я протянул руку к стене и погрузил по локоть в неподатливый камень, оказавшийся подобным пуховой подушке. Я рассмеялся и вскочил на ноги, опять поднявшись едва ли не под потолок. Я увидел перед своими глазами паучка, который плел свою паутину в углу между потолком и стеной. Дунув, я согнал паучка и разорвал паутину, а дунув сильнее, загасил свечу, оставшись в полной темноте и совершенно забыв о присутствии М., если мой друг все еще действительно присутствовал в этой комнате, а не обратился в бесплотный дух, вытекший отсюда через щель под дверью.
Я последовал за ним, но оказался не в той комнате, где нас встречал бывший наполеоновский гвардеец, а в совершенно другом помещении, более похожем на оружейный склад. Здесь стояли у стен старинные аркебузы в деревянных стойках, висели на щитах ружья и пистолеты с богатыми орнаментами на рукоятях, чуть повыше блестела сталь — это были сабли, кинжалы, шпаги, рапиры, морские кортики, оружие на любой вкус. Блеск стали поразил меня, потому что комната не была освещена, в ней царил глубочаший мрак, и все же я видел. Я видел все вокруг, и, протянув руку, я снял со стены изящный кинжал, рукоять которого была инкрустирована странным восточным орнаментом, а по обеим сторонам блестели два крупных бриллианта.
Оружие легло мне в руку легко и удобно, я ощутил неожиданный прилив сил и, одним прыжком преодолев пространство комнаты, обнаружил дверь и прошел сквозь нее, как сквозь туманную преграду, почувствовав лишь прикосновение, подобное прикосновению влажного собачьего языка.
Я был на улице, в середине темного квартала, и сейчас я не мог бы сказать, в какую именно дверь мы с М. вошли некоторое время назад. Возможно, та дверь находилась и вовсе на другой улице. Возможно, с тех пор прошло уже несколько часов. Ощущение времени исчезло, и лишь логически я мог предположить, что прошло не более шести или семи часов, поскольку еще не начало светать.
Какая-то тень мелькнула передо мной, и я подумал, что это, должно быть, мой друг М., последовавший за мной и теперь готовый показать мне предложенное им приключение. Я позвал его по имени, но в ответ не услышал даже эха. Все та же тень скользила во мраке между домами — бесплотная и полупрозрачная, в тусклом свете единственного на весь квартал фонаря я видел, как сквозь тень просвечивают бурые кирпичи. Это был не М., тень была женской, длинное платье волочилось по мостовой, и я подумал, что при жизни женщина, несомненно, была очень красива. Об этом говорили гордый поворот головы, высоко поднятый подбородок. Я не мог разглядеть черт лица, для этого здесь было слишком темно, и одним прыжком приблизился к тени, потустороннее происхождение которой было для меня совершенно очевидно. Это был призрак, и явление призрака на темной парижской улице представлялось мне вполне естественным.
Острое желание сделать еще одну затяжку заставило меня пожалеть об оставленной в покинутой комнате трубке, но я немедленно обнаружил, что до сих пор сжимаю ее в левой руке (в правой я держал кинжал). Остановившись на мгновение, я втянул в легкие горячий дым и не замедлил убедиться в том, что на улице стало чуть светлее, а призрак приобрел более плотные телесные очертания, хотя и продолжал удаляться от меня быстрыми бесшумными шагами.
Еще мгновение я потратил на то, чтобы принять решение: с одной стороны, следуя простой логике, я должен был сделать побольше затяжек, чтобы лучше видеть и чтобы заставить призрак стать материальным; с другой же стороны, оставаясь на месте и раскуривая трубку, я непременно упустил бы женщину, сколь бы эфемерным ни было это видение.
Я затянулся один раз и бросился вслед.
Я мчался по темной улице, дома смотрели на меня черными провалами окон и, как мне казалось, эти огромные глазницы расширились еще больше от охватившего их ужаса: они видели встречу материального с потусторонним, и эта встреча ужасала. Ужас, исходивший от окон, домов и самой мостовой, предупреждавшей меня об опасности гулким стуком, не мог не передаваться и мне, я ощущал, что все менее и менее способен контролировать собственные поступки, и что мое внутреннее «я» громко призывало меня остановиться и вернуться назад, отыскать М. и отправиться домой. И, тем не менее, нечто, имевшее ко мне весьма смутное отношение, будто таран, толкало меня в спину — если бы я попробовал остановиться, то непременно не удержал бы равновесия и повалился лицом вперед, на камни мостовой. Возможно, именно этот страх разбить себе лицо и заставлял меня мчаться, будто гончая, вместо зайца загнавшая матерого волка?
